Но спорить не особенно хотелось. Так, пара вялых оплеух. Не та температура за бортом. Банально — жара. Зато видел бы кто, до какой точки закипания могут доходить перманентные поиски истины, таковой не являющейся, когда условия оптимальны, всё этому способствует и кожа мудрецов не липнет пластырем к коже кресел. Степан дотянулся до губной гармоники, дунул на пробу и сыграл вкусный пассажик из «Победы Веллингтона». Вдогонку «Собачий вальс». Вильчевский чем-то заинтересовался за окном и полез на балкон.
— Повалил глубокий снег. По всей видимости, лета сегодня не будет. Ты понял, почему мы второй день от жары загибаемся? Гроза идет. Так, домой рвать надо, пока сухо. Томка потеряла, наверно, и с псом погулять бы успе… — здесь он вытаращил глаза и взвыл. — Забыл совсем! Про ветеринара-то! Уши доберману купировать..! Зырь, сколько ворон.
По паутине антенн и крышам расселись черные птицы и тревожно оглядывались на брюхастую тучу, ползущую от Клязьминского водохранилища. Борода забрался снова в мастерскую и протянул лапищи к товарищу.
— Пусть дружба наша будет вечной, как дружба этих голубей, ик-ик, — его икота, удрученная было инструкцией по эксплуатации мочалки и симптоматичной философией, на короткое время вернулась. — С тобой вдвоем, мой друг сердечный, разделим счастье наших дней! Степик-ик, я ухожу! Но я ухожу с беспредельной любовью в сердце! Моя Аленушка, поди, у телефона, как у прудика братца-козла сидит с печалью, не растопить семью солнцами… А козел-братец…
В последние его слова затренькал телефон. Вильчевского парализовало, икота окончательно прекратилась. Хозяин церемонно снял трубку, оттопырив по-английски мизинец.
— Стёпа, хочу спросить сразу по делу — там мой обалдуй не заходил к тебе?
— Тома-а! — заблажил художник. Ви гейтц? Са ва? Хау а ю? Был обалдуй, как же! Но сплыл!
— Ты же понимаешь, он у нас орёл-мужчина. Час туда, час обратно, минуту на разговор, как обещал, а дело к вечеру и Лорду уши купировать уже не успеем. Подожди, а что ты такой возбужденный? Похоже, вы там тяпнули за правое дело левых партий. Он в самом деле ушёл?
Молитвенно сложенные на груди руки остановили от конкретного ответа. Мило попрощались, причем, кривляясь в сторону расстроенного Ивана, Степан попросил передать в довесок другу сердечный привет. Бросив трубку, похохотал мефистофельски.
— Я фьюить, — озабоченно сказал Вильчевский. — А ты врун. Вруны на том свете калёные сковородки лижут. А я погиб! Погибли даже развалины.
И убежал, сломав подошвой по дороге хребет пустой пивной баночке на полу.
Степан же встал у окна по второй позиции, воткнул за ремень брюк кончики пальцев и с интересом рассматривал происходящее. За окном готовилось действо. Неумолимо сходились земля и небо. Еще глохли звуки в вате зноя, но уже росло напряжение и ждать развязки становилось невмоготу. Огромный город распластался, погружая свои члены в муторные дали, а к ногам его между Волоколамским и Дмитровским шоссе, к напряженной Останкинской башне подбиралось неудовлетворенно ворчащее существо. Бугрились гигантских размеров колени, падали осветлевшие локти, пузырились груди, упруго шевелилась необъятная спина. В сизом провале паха вспыхивали похотливые искры. Внезапно и разом загорелись анилиновым пламенем локоны молний. На несколько мгновений всё онемело, и — БАХ!!! небесный барабан оглушил полмира страшным грохотанием, щелчками и треском. Ударил шквал ветра, гася последнее, гневающееся в золотых куполах солнце. Город крикнул, существо охнув, село мраком на Останкинский жезл. Чернота взрыднула влагой, сухим горохом простучали первые капли, миг спустя обвалилась стена воды. И всё погрузилось в сладкую борьбу и страсть небывалого по своей силе ливня.
— Позвольте представить вас друг другу. Сергей Наркисович Копелян — профессор, преподаватель МГУ, ведущий специалист Института ядерной физики и я авторитетно заявляю: ученый-теоретик настолько редкостный, что днем с огнем не сыщешь и, как говорится, на улице не валяется. Если хочешь увидеть живого гения, то вот, пожалуйста, смотри; фас, профиль. А это — Стёпка, юный дофин, наследующий престол живописания. Художник — нестабильное в свободном состоянии слоевище. Я вам его уже раньше продал с потрохами и трусами, пришитыми к простыням.
Обменялись рукопожатиями.
— Болтун ты, Ивар, порой спасу нэт. Нэ будем слушать этого подхалима, мой юный друг. У авторитета, как известно, восковой нос.
И с любопытством завертел головой с редкими просверками седины, осматривая мастерскую. Обратил внимание на икебану из сухих растений и кистей, вгляделся в картину на станке, встал напротив степанова рабочего комбинезона, крестом распятого на стене на лето, наклонившись, разглядел золотой брелок, привешенный к пластинке замочка. Брелок изображал член с яичками. Это был подарок с подтекстом бывшей жены.
Профессор поинтересовался, какой это этаж? Сколько лет преподает в университете и ни разу не довелось подняться выше музейного. Степан объяснил: выше музея — зал открытий, где был маятник Фуко, а позже висел первый искусственный спутник Земли. Потом и его почему-то сняли. Тридцать третий этаж — последний, до которого ходит лифт. Это какая-то закрытая лаборатория. Выше уже только мастерская. С тридцать третьего этажа до художника гости поднялись по ходу внутри стены. Выходит, тридцать четвертый этаж — последний. Степан подозревает, что над мастерской находится еще какая-то полость. Показал на металлический короб до потолка. В нем наверняка типа винтовой лестницы должно быть.
Профессор улыбнулся, глянув на бражный стол. Степан мотнул головой в окна, за которыми висела радуга — лук Рамы на зверски синевшем умытом грозой вечернем небе.
— Мы тут с другом до грозы сидели, придумывали рецепт витаминного салата. Извините, не убрали. Еле окна успел закрыть. Вы видели же, что творилось, дебош какой-то.
Ассистент профессора демонстративно поднял от ноги дипломат.
— Мы сами с коньяком для доброго разговора. Армянский. Как мой шеф. Пять звездочек.
— Ивар Игоревич! — прыгнув бровью. — Звездочки у коньяка или у меня?
— О, великий Архат! Дорогой мой патриарх. Я бы оставил эти звезды вам. Вы же знаете, что я преклоняюсь перед вами, как перед прекрасной дамой.
— Бахтс берец!{Повезло мне (арм.)} Не кажется тебе, коллега, что тирада имела несколько двусмысленный оттэнок?
Похихикали. Степан прибрался, сполоснул чашки. Чинно расселись вокруг стола. Лузин открыл бутылку, расплескал коньяк по чашкам.
— Что же, продолжим пьянку. От фатума невозможно уйти, как от администрации Рима. Сказано к тому, Сергей Наркисович, что этот молодой человек обожает китайскую философскую мысль времен Циньской династии и идеализм Платона больше, чем холодное пиво.
