— Не ври, пиво лучше.
— Коллега, не терроризируй нашего друга. Я сам с удовольствием сейчас выпью. Причем, коньяк отличный. Уж в чем я, армянин, разбираюсь, так это в армянских коньяках.
— Вы, экселленс, еще лучше секёте в барионных рекомбинациях протона.
Профессор отмахнулся.
— Перестань. Индиец из Массачусетского больше моего там накопал.
— Старая вы кокотка, шеф! Я бы сказал: кокотка злостная. Но уж в триангуляционной аппроксимации мирового листа впереди планеты всей, — поднял посуду. — За Аппроксимацию Галактионовну, прозит!
Смакуя выпили, после чего профессор рассказал, располагающую к посиделкам, историю. Хорошее вино — такая же редкость, как инкунабулы. Вспоминается чудный вечерок в Провансе. Застолье вечного оппонента было вне пределов какой бы то ни было критики. Кушали устрицы, луковый суп-пюре, который для французов, что пельмени для славян, мягкий сыр «Брийе», запивали эльзасским. Можно представить преблагороднейшее послевкусие сего стола. В конце зашел разговор, переросший в спор о громких марках вин. Много что упоминалось. Вдруг увлекшийся хозяин не выдержал: «Господа, ешьте хлеб. Пейте минеральную. Убейте память языка. Я сейчас принесу нечто уникальное.» Последовали совету. Хозяин возвращается, держа руку за спиной, и вопрошает: слышала ли почтенная публика о монастырском ликере «Бенедиктин»? Разочарованные гости попоносили владельца бутылки, которую можно купить в принципе где угодно. Нимало не смущаясь, хозяин разлил питье и… «Рашалиэ!» Словно ангел по душе босиком прошел. Оказывается, монахи до сих пор производят его по засекреченной технологии и продают пару тысяч бутылок в год в самом бенедиктинском монастыре. Куплено как раз из первых рук. Ясно же, в чем уникальность. Травку, фантазийно описывая, сорвав под двенадцатичасовой луной, висящей тихим шопотом, вымачивают в цитрусовом эстракте, находящемся в керамических пузырьках, для активной сатурации господней благодатью, привязанных к шеям шустрых монастырских каплунов. Далее в том же роде. Травка к таравке. Высокое искусство!
И профессор махнул в сторону станка с картиной. Не ожидавший этого Степан зарделся, удивляясь самому себе.
— А в результате — рэдкие традиции и божественные формы красоты.
Профессор несколько привирал. Не то чтобы: «одну кофий и адын булочка», так, иногда путал гласные. В основном «е» переиначивал в «э».
— Замечательная прелюдия, патрон! Но медлить не будем, севши на мель сомнения. Обработаем конкретно этого субъекта с трусами, пришитыми к вдохновению, — томно уставился на художника. — Ящерица не может одновременно дышать и бежать. Но мы можем одновременно вести беседу и употреблять крепкие спиртные напитки, надеюсь, — плеснул коньяк вкруговую. — Ваше здоровье, почтенные!
Выпили и некоторое время молча разглядывали друг друга. Степан почувствовал перелом в разговоре, откашлялся в кулак.
— Что ж! Возьмем быка за рога, если оные имеются. Стэпан Андрэевич! Не согласишься ли ты помочь, путем взлома проникнуть за потолок над нами, в ту самую полость, о которой догадывался? — и, сложив на животе пальцы в замок, вытянул сдвоенные указательные вверх.
Степан загодя предположил частный заказ, дизайнерскую работу на даче или в городской квартире профессора. Или тоже оформительство, но внеклубного плана. Иначе можно через университетскую канцелярию. Да мало ли? Но такого поворота решительно не ожидал. Прямо видение разбитых бронзовых врат ада на дне озера близ Поццуоли. Будто он не в ровном МГУ, а в Пизанской башне, — пол наклонный, вот вот покатится под пизанский откос. Пришлось снова уцепиться рукой за чашку.
Ученые ждали. Видимо, его ответ был важен для последующего разговора.
А правда, что он так растерялся, затянул время художник, маракуя? Всем известно: мед — всего лишь отрыжка пчёл. Но едят ведь и радуются.
Степан поскрёб ногтём в затылке.
— Я несколько… Мда… Ну хорошо! У вас продаётся славянский шкаф? Слесарю — кесарево. Мнэ-э… Но вы бы мне мотивировали?! Тогда и сядем вокруг тазика с вареньем, да будем дружненько пенку ложечкой снимать.
— Я говорил. Это сибиряк! — Ивар даже пожимает локоть Степану. — Его интонации позволяют утверждать, что он нам поможет. Не гуси спасли Рим — корпоративность. Будем дружить!
Профессор указал ассистенту на коньяк, мол, не забывай о смазке переговоров.
— Лавареванэ ехпориц лаве.{Хороший сосед лучше брата (арм.)}.
Разлили, вдохнули, выпили, выдохнули. Так слушай художник.
Ученых интересовало полушарие, где находилось оборудование импульсной антенны. Как выяснилось, Ивар, помимо ассистирования профессору и преподавания, калымил в указанной лаборатории. Резонансный контроль, дублирование и что прикажет начальство. Если к Бумажному за оформлением деканату учёный поднимался раз в квартал, то по лестнице в металлическом коробе шастает практически каждый день из лаборатории этажом ниже к самой антенне этажом выше. Кается.
Степан сразу закряхтел: к чему тогда его словесами было прельщать, если Лузин попадает туда естественным порядком?
Обрисовали положение детальнее. До недавнего времени шло по-штатному. Но уже неделю фиксируются странные отклонения в работе антенны. Об этой, как казалось Ивару, ничего не значащей патологии сообщалось мэтру за ланчем. Однако дело приняло после определенных умозаключений Копеляна такой глобальный оборот, что возможные результаты могут подрубить сухожилия парадигме, господствующей в современной физике.
Последовало профессорское: «Хм, Ивар…»
— Да, могут подрубить! И не «хм», а поседова, — чиркнув пальцем у пояса. — По самые погремушки! Понимаешь, после импульса резонанс потухает в строгой арифметической прогрессии. Когда я поднял чувствительность моих побрякушек до максимума, — Ивар погладил себя по белобрысой челке. — Оказалось, что часть реликта пропадает. Что-то высасывает безделицу, как будто у антенны качает невидимый насосик. И можно было бы разобраться с ним официально, но наш дорогой профессор вдруг связал сё техническое недоразумение со своей единой теорией поля, — здесь Лузин показал что-то круглое, полагающееся огромным, судя по силе взмахов рук. — Финт в том, что гипотез о единой теории поля больше, чем чешуи, но, по моему разумению, именно профессорская модель является моделью, а не гипотезой, разорвись селезенка у конкурентов! И если всё действительно верно, в чем я ни капелюшечки не сомневаюсь… Где дерево? — суеверно постучал по крышке стола и себя по лбу. — То этот насосик и есть золотой ключик, гораздый открыть ту самую дверь, за которой сокровищ мешки. Ух!
