А почему бы не принять обе стороны? Когда он был живым человеком, он каждый день примирял подобные несовместимости. Особенно, общаясь с женщинами.
Кроме того, подумал Вольтер, все когда-нибудь случается в первый раз. Он почувствовал, как каждая программа начала набирать силу, словно вытягивая сахар из крови, в которой растворилось пряное вино.
Он одновременно и принял Жанну, и отказался от нее, воспринимая ее сущность двумя противоположными путями. Каждый был насыщен и труден, но его познание продолжалось. Он мог жить двумя жизнями!
Плоскость раскололась.
Они раскололись.
Время раскололось.
Он стоял перед ней без парика, растрепанный, в окровавленном атласном жилете, в мокрых изорванных бархатных бриджах.
— Простите меня, милая мадам, за то, что посмел предстать перед вами в таком неприглядном виде. У меня и в мыслях не было проявить к вам или к себе такое неуважение. — Он огляделся и нервно облизал пересохшие губы. — Я… действовал неумело. Механика никогда не была моей сильной стороной.
Жанна поняла, что он деликатно пытается смягчить впечатление от своего внешнего облика. Сострадание, подумала она, — это самое главное в Чистилище, поскольку кто знает, за что нас призовут на небеса?
Она была уверена, что прожила жизнь достойней этого неистового, но все же чистосердечного человека. Но даже у него есть шанс спастись. По крайней мере, он был французом, в отличие от всех этих странных предметов, толпящихся на равнине.
— Моя любовь к удовольствиям и удовольствие любить вас не избавили меня от того, что я пережил в Комнате Правды на пике боли.
Он запнулся и вытер глаза рукавом рубашки. От удивления Жанна даже открыла рот. Куда подевалось его изящное кружевное белье? Его прирожденное чувство вкуса отступило перед реальностью окружающего мира.
— Пережив тысячу маленьких смертей, не так-то легко остаться щеголем, даже для меня. — Он поднял взгляд. — И для вас, мадам, и для вас тоже.
Пламя, вспомнила Жанна. Но теперь картина костра не напугала ее так, как раньше. Она созерцала свой кошмар спокойно, с холодной отстраненностью. Ее «самопрограммирование» — под этим странным словом она подразумевала особый вид молитвы — творило чудеса.
— Я не могу отказаться от моих нравственных законов, сударь.
— Мы должны принять окончательное решение. Я не в силах отыскать место, чтобы… э-э, «просканировать задний план» ни для философии, ни для чувственного восприятия. Я не могу опуститься до солипсизма… — он повел рукой в сторону существ на плоскости Эвклида, — как они. Сейчас вы, мадам должны решить: важнее ли для вас вкус винограда или союз со мной в этом… этом…
— Мой бедный господин, — сказала Жанна.
— …в этом безжизненном, но бесконечном мире. — Вольтер посмотрел ей в глаза, ожидая ответа. — Соединиться с вами в вашем мире мне не дано.
И он разрыдался.
Несмотря на любовь к Жанне, Вольтер не удержался от спора, особенно когда появились новые аспекты для обсуждения.
— Ты веришь в неизменную сущность, которую называешь душой?
Она улыбнулась с жалостью.
— Разве вы не верите?
— Тогда скажи, есть ли у этой извращенной геометрии душа? — Он широким взмахом руки обвел разумные геометрические фигуры.
Она нахмурилась. — Должна быть.
— Значит, они должны обладать способностью учиться, так? В противном случае души могут прожить бесконечно долгое время и не использовать его для обучения, познания, изменения…
Она передернула плечами.
— Я не…
— То, что не изменяется, — не растет. Неизменность ничем не отличается от смерти.
— Нет, смерть ведет в ад или в рай.
— Чем ад хуже прозябания в неподвижности, когда ты не в состоянии ничего изменить, пребывания в стасисе бездумного существования?
— Софистика! Я только что спасла вам жизнь, а вы загадываете мне загадки…
— Спросите у этих искусственных "Я"! — перебил он и пнул ногой ромб.
Удар изящного ботинка оставил на боку ромба коричневую вмятину, которая постепенно затянулась и снова стала голубой.
— Ценность человеческого "Я" заключена не в маленькой красивой сущности, а в тленной, сложной оболочке.
Жанна сдвинула брови:
— Должен быть какой-то центр.
— Нет, у нас нет центра, разве ты не видишь? Байка о душе — чушь, которая должна заставить нас считать, что мы не в состоянии усовершенствовать себя.
Он пнул пирамиду, которая вращалась на острие. Пирамида опрокинулась и сжалась, пытаясь перевернуться обратно. Жанна встала на колени и подняла фигуру в прежнее положение, ощутив волну благодарности.
— Будь милосердным! — зло крикнула она.
— К этому обрубку? Чушь!
Это проигравшее "Я", милая моя. Внутри оно наверняка уверено, что все останется неизменным, что бы вокруг ни происходило. Мой пинок дал ему свободу!
Жанна погладила пирамиду, которая болезненно сжалась с тонким, протяжным стоном.
— Правда? И кому нужно такое очевидное будущее?
Вольтер моргнул.
— Этот парень… Гэри Селдон. Только он виноват в том, что мы пустились в это сумасшедшее путешествие. Все было задумано для того, чтобы он понял… узнал наверняка. Ну и странные же методы сравнения у некоторых!
Жанна выскользнула из виртуального пространства, подальше от Вольтера. Она была смущена.
Каким-то образом она одновременно воспринимала два разговора. Два разговора между ней и Вольтером — две личности говорили одновременно.
Вокруг мир изменялся, растягивался, отливался в диковинные формы — пока не принял нормальные очертания.
Угол улицы казался знакомым. Увы, белые пластиковые столики, удобные стулья и официанты-тиктаки, которые спешили к клиентам с подносами, — все это пропало. Элегантный навес еще висел над тротуаром, на нем красовалось название, которое официант кафе, Официант-213-ADM, научил ее читать: «Aux Deux Magots»
Когда Жанна появилась рядом, Вольтер колотил в дверь.
— Ты опоздала, — сказал он. — Я уже успел сотворил чудо, пока ты шла сюда. — Он оставил попытку ворваться в кафе, взял Жанну за подбородок и вгляделся в ее лицо. — С тобой все в порядке?
— Наверное… Наверное, да. — Жанна одернула звякнувшую кольчугу. — Ты едва… не потерял меня.
— Мой опыт раскола многому научил меня.
