Конечно, Джеймс тут же дернулся, словно намереваясь сбежать. И конечно же, Эстер удержала его с теплой дружеской улыбкой. И принялась расспрашивать о последних лондонских сплетнях. Джеймс был в лучшем случае немногословен, но Эстер и не требовались его ответы: она всего лишь хотела как-то начать беседу, чтобы иметь возможность еще одному человеку рассказать о том, какой замечательный у нее старший сын, какая красивая дочка и какие успехи делают младшие... Эстер упоенно болтала и уплетала за обе щеки все новые порции оладьев и желе. А сама исподтишка наблюдала за Джеймсом и девушкой. И делала выводы: во-первых, девушка в Джеймса влюблена - а он этого не замечает, кретин, а во-вторых, он сам в нее влюблен - и этого тоже не понимает, кретин вдвойне!
Когда девушка вскочила, чтобы сбегать к стойке и принести Джеймсу еще кофе (в этом кафе официантов не было, что являлось еще одним плюсом в глазах Эстер - она ненавидела ждать, когда же ей принесут поесть!), Эстер, прикрыв ресницами смеющиеся глаза, сказала грустно:
- Как похожа она на Лизе-Лотту! Ах, бедная девочка. Наверное, очень славная, да?
- Да, - выдавил Джеймс.
Ему было тяжело вспоминать про Лизе-Лотту.
- И почему это такие славные девушки всегда влюбляются в негодяев, н способных оценить их чувства? - вздохнула Эстер.
Джеймс вспыхнул.
- Неужели тебе так приятно ворошить прошлое? Лично для меня эти воспоминания... Мучительны. Нет, просто невыносимы!
- А при чем здесь прошлое? - черные глаза Эстер распахнулись в притворном изумлении. - Я говорю про настоящее. Про эту бедную славную девочку, которая так похожа на Лизе-Лотту и тоже влюблена в тебя. А ты даже не замечаешь ее переживаний! Негодяй... Я всегда была низкого мнения о тебе, Джеймс Хольмвуд!
Джеймс поперхнулся, хотя Эстер старательно выбрала для своей реплики именно тот момент, когда он ничего не ел и не пил.
- Не хочешь же ты сказать, что ничего не замечал? - невинно спросила Эстер, дождавшись, когда Джеймс прокашляется.
- Это... Это... Ты... Твои предположения... Ваши предположения не имеют под собой никакой основы! Я отношусь к Элизабет с величайшим почтением и отцовской любовью. А Элизабет... Элизабет тоже относится ко мне с почтением! У нас с ней абсолютное родство душ и мы оба преданы одной идее, нашему творчеству... И это в конце концов низко - обвинять чистую юную девушку, настоящую леди, в такой... в таком...
Джеймс окончательно запутался и замолчал.
Эстер надменно пожала плечами.
- Никого я ни в чем не обвиняю. А если ты в своем почтенном возрасте уже не способен ни на что, кроме как на величайшее почтение и отцовскую любовь... Сочувствую. И тебе, и этой славной бедняжке. Потому что она все-таки влюблена в тебя. В таких вещах я не ошибаюсь.
- Повторяю тебе, Эстер, что Элизабет-Энн - настоящая леди!
- И леди тоже влюбляются, точно так же, как и... Как и не совсем леди. Ты уже большой мальчик, Джеймс. Ты должен знать об этом. А если не знаешь просто поверь мне на слово. Леди тоже влюбляются. И эта юная леди влюблена.
Тут Элизабет-Энн подошла к столу и продолжать разговор сделалось невозможно - к великому сожалению Эстер, получавшей от этого разговора массу удовольствия!
Все оставшееся время Джеймс напряженно молчал и сверкал на Эстер драконьими взглядами. В конце концов, Эстер это надоело. Эстер доела очередную порцию желе со сливками и ушла.
Через три недели она покинула Англию.
Вернулась через пол года - и узнала, что Джеймс женился на Элизабет-Энн и ждет прибавления в семействе. Если бы Джеймс мог видеть довольное и лукавое выражение, возникшее на лице Эстер, когда она услышала эту новость... Он никогда не простил бы ей этого!
Впрочем, он никогда не простил ей и всего остального. Общение с Эстер наносило множество травм его уязвимому самолюбию. Потому что Эстер в конечном счете всегда оказывалась права...
Элизабет-Энн родила мальчика, которого назвали Артур - в честь дедушки. Джеймса ничуть не смутило, что его старший сын уже носил это имя! А знакомые сочли это милым подтверждением оригинальности лорда Годальминга. Потомок древнего рода может позволить себе некоторые милые чудачества - причем без малейшего ущерба для репутации!
Джеймс боготворил свою молодую жену и маленького Артура - к великой обиде четверых старших сыновей, вынесших из детства тягостные воспоминания об отцовской холодности.
2. Смирение Димки Данилова.
Молодой американец Гарри Карди предлагал Димке поехать вместе с ним в Америку, говорил что-то о будущем, о возможностях, о том, что в Штатах он сможет кем-то стать, а в Советском Союзе не станет ни кем. Они тогда едва не поругались. Гарри что-то говорил, пытался объяснить что-то жестами, а Димка держался, как мог, чтобы не кинуться с кулаками на непроходимо глупого американца. Уж он-то, Димка, точно знал, что такое зло и что такое добро! Он не мог злиться на Гарри, не мог ненавидеть его, как капиталиста и эксплуататора - Гарри был хорошим, Гарри заботился о них с Мойше и оберегал от вампиров. Димка никогда не смог бы забыть об этом, даже ради истины, от которой американский солдат был так безнадежно далек! Эх, если бы можно было уговорить его поехать вместе с ним в Советский Союз, он увидел бы, как там здорово, он все бы понял, он наверняка мог бы даже стать коммунистом! Нет, он просто не мог бы не стать коммунистом!
Димка пытался рассказать, но не слишком хорошо у него это получилось, не сумел он изъясниться на немецком правильно и красиво, не сумел в достаточной мере выразить, что знал, что чувствовал. Гарри только головой качал. Он наверное, не понимал, просто не понимал! Впрочем, больше он уже не предлагал Димке ехать в Америку, и даже сделал все, что мог, чтобы впоследствие помочь мальчику вернуться на родину.
С тех пор дорога, лежащая перед Димкой всегда была прямой и широкой, залитой светом, таким ярким, что на ней уже не оставалось места для теней.
Какие могут быть тени, когда кончилась война?! Когда исчезли лагеря смерти и нет больше фашистской Германии с ее чудовищными экспериментами, и можно думать не только о том, как выжить, но думать - как жить!
Это было удивительное чувство - как будто второе рождение, и Димка долго не мог прийти в себя, привыкнуть... Страх, который успел уже стать основой его внутреннего мира не мог уйти просто так, не мог отпустить. И еще очень много лет, уже будучи взрослым, Димка боялся темноты. Своего последнего страха. Страха, затмившего и превзошедшего все другие страхи. Страха, который едва не лишил его рассудка. Еще много лет просыпаясь от кошмара, Димка видел, как наяву, огромные черные глаза, отсвечивающие рубиновым, бледную улыбку и тянущиеся к нему тонкие нежные руки.
