очередной аппарат, указывает Акеми на кушетку рядом:
– Ложись. Когда у тебя была последняя… – Она щёлкает пальцами, вспоминая слово на французском, морщится и продолжает: – Когда последний раз кровь шла?
Акеми молчит, глядя в высокую полусферу потолка над собой. Мара мажет низ живота девушки прозрачным холодным гелем, водит по нему чем-то похожим на сканер у полицейских Азиля. Аппарат издаёт странный пульсирующий шум, какой бывает в ушах, если глубоко нырнуть. Или когда выходишь из обморока.
– Базальная температура тридцать семь и три, – вздыхает Мара и поворачивает к Акеми монитор аппарата и указывает на пульсирующее пятно на розово-алом фоне: – Милая, ты знаешь, что вот это?
Девушка смотрит на экран и улыбается сквозь слёзы.
– Это то, ради чего я буду жить, – говорит Акеми. – Теперь я уверена, что не ошиблась.
Мара сутулится, закрывает лицо ладонями:
– Я не смогу, Акеми. Я должна, но я не смогу… Но я обязана это сделать.
Она хватает девушку за волосы, наматывая их себе на запястье. Второй рукой Мара заворачивает руку Акеми за спину, заставляя встать с кушетки и идти вперёд – туда, где ожидает открытая капсула. И при входе в зал с рядами металлических ящиков их встречает женщина. Она просто стоит в дверном проёме – невысокая, с распущенными по плечам русыми волосами, в прямом белом платье с чёрно-красной вышивкой по подолу. Глаза – тёмные от неестественно расширенных зрачков – взирают на Мару Тейлор с укоризной.
– Great White Goddess! – восклицает потрясённая Мара. – Alma, you cannot be here! [84]
– You must let her go, – говорит русоволосая, не разжимая губ. – The Triple Goddess will not accept her life. Motherhood is holy, Mara. The Goddess will accept her essence as a sacrificial gift. The ritual was fulfilled, the sacrifice was accepted. Let her go [85].
Мара разжимает руки, отпуская Акеми. Японка стоит между ней и русоволосой – голая, трясущаяся от пережитого ужаса, с волосами, слипшимися от крови. Русоволосая улыбается девушке, гладит её по щеке, и Акеми понимает, что не чувствует её прикосновений – только холод. А когда осмеливается взглянуть ей в глаза, видит перед собой покрытый ошмётками обугленной плоти череп.
Когда к Акеми снова возвращается способность видеть, слышать и осознавать происходящее, ховербайк мчит её и Мару Тейлор под рассветным небом над спящим Лондоном. Под ними широкой лентой искрится в своих берегах Темза, над Тауэром кружит девять антрацитово-чёрных птиц, «лондонский глаз», поскрипывая, медленно вращается сам собой. Далеко-далеко в зоопарке грустно трубит слон. Акеми с трудом борется с порывом разжать руки и откинуться назад. И целую вечность держаться за воздух…
Ховербайк мягко садится в стороне от отеля. Мара спешивается, дожидается, пока Акеми слезет с седла. Берёт её за подбородок, пристально смотрит в глаза:
– Иди же. И помни о том, о чём мы говорили сегодня. Каждое слово. Если оба хотите выжить – беги от него прочь.
Она толкает Акеми в спину, заставляя её идти к парадному входу отеля, запрыгивает на ховер и уносится прочь. Акеми, босая и одетая лишь в трусики и футболку, медленно всходит по ступеням крыльца, неся в руке туфли. Двери отеля приоткрыты, в холле безлюдно. Лифт не работает, и девушке приходится подниматься по лестнице.
В номере Акеми Дарэ Ка долго смотрит в лицо спящему Жилю, сидя у кровати на полу. Мальчишке что-то снится: вздрагивают тревожно светлые ресницы, он вздыхает, хмурится, потом вдруг улыбается, дышит спокойнее. Акеми протягивает руку, чтобы поправить лежащие на его щеке пряди, и заставляет себя замереть, удерживая раскрытую ладонь над испещрённой шрамами стороной лица Жиля. Она медленно убирает руку, встаёт и уходит на балкон. Там забивается в угол и даёт волю слезам – безмолвным и отчаянным.
…Запах свежевыстиранного белья, лёгкая тень по ту сторону развешенной на просушку простыни. Его прикосновения – робкие, нерешительные. Но и на них тело отзывается сладким стоном…
…Чужие руки, отрывающие её от Жиля. Она кричит, пытаясь дотянуться до него, получает удар по рёбрам, задыхается. Когда её запихивают в полицейскую машину, она всё ещё слышит его отчаянный голос, зовущий её по имени…
…Солнечный блик на потолке сырой камеры. «Акеми! Акеми, я здесь! Я с тобой!» Она тянется на голос, встаёт на цыпочки, касаясь кончиками пальцев края узкой бойницы окна высоко под потолком. Блик скачет, словно живой, заставляя сердце метаться и чувствовать себя полной сил и стремлений. «Жиль, я вернусь. Я выберусь отсюда, только, пожалуйста, продолжай мне сниться, не бросай меня…»
…В миске вместо привычной кукурузной каши – кисть винограда и три больших яблока. «Привет тебе от твоего пацана, косая». Баюкать яблоко в ладонях, прижиматься к нему щекой, губами касаться тонкой кожицы. Чувствовать, что помнит. Любит. Ждёт…
…Море трав колышется, шумно вздыхает. Жиль дремлет, обняв её одной рукой. Акеми лежит на боку и всматривается в черты его лица. Повзрослел. За неполный год он совсем перестал быть смешным мальчишкой, которым пришёл работать на «Проныру». Уже не ребёнок. Ещё чуть-чуть – и молодой мужчина. Её мужчина. Её любимый…
«Каково это – топить того, кого любишь?..»
– Нет, родной, нет. Я не стану твоим позором. Я не буду твоим пятном в прошлом. И всё у тебя будет хорошо. Я клянусь, – шепчет Акеми.
Слёзы капают…
Просыпаться не хочется. Вместе с пробуждением наваливается тошнотворное воспоминание о вчерашнем дне: разговор с Марой, мешочек на шёлковом шнуре, его почти невесомое содержимое, всыпанное в бутылку с вином, пока мужчины и Акеми были заняты…
Акеми.
Сорси вжимается лицом в подушку, стиснув зубы. Рука Гайтана, лежащая поперёк её спины, кажется тяжёлой, как камень. В номере слишком тихо. От мысли о том, что начнётся, когда все проснутся и не найдут японку, девушку бросает в жар.
«Что я натворила… как мне теперь им в глаза смотреть?» – думает Сорси, цепенея от ужаса.
Негромкий звук заставляет её замереть. Да, так и есть – со стороны балкона доносятся голоса. Девушка прислушивается: Жиль? Да, точно Жиль.
– Сэмпай, что с тобой? Ты холодная вся, идём в комнату, я тебя погрею…
– Оставь меня, не тронь, – слышит Сорси тихий голос Акеми. – Уйди, Жиль…
Сердце Сорси радостно колотится, ей хочется вскочить, выбежать на балкон и обнять этих двоих. «Ничего не случилось! – ликующе думает она. – Акеми здесь! Мара её не забрала! Всё хорошо!» Она поворачивается на бок, обнимает спящего Гайтана и припечатывает его небритую щёку поцелуем.
– Вставай! – радостно шепчет девушка ему на ухо. – Вставай! Мир прекрасен, слышишь?
– Ар-р-р-р… – Йосеф морщится,
