— Так же, как вы защитили Джеррисона? — спросил Тарасов. — Вы представления не имеете, что я вижу прямо сейчас! Прямо сейчас! Жуткие вещи, которые видела маленькая девочка — вещи, которые он с ней творил.
Перед Этим Латимер немного ослабил хватку и чуть‑чуть опустил пистолет, но сейчас, словно в замедленной съёмке, как это случается в по‑настоящему кризисные моменты, она видела, как он снова поднимает пистолет и как шевелится его палец на спуске…
Бах!
Сьюзан ощутила, как её толкает назад…
Господи!
…отдача её собственного пистолета.
Она никак не могла стрелять Латимеру в грудь — она была прикрыта туловищем Тарасова. Поэтому она стреляла чуть выше правого глаза, разворотив ему всю правую часть головы и забрызгав всё вокруг мозгом и кусочками кости.
Кровь Латимера хлынула Тарасову на лицо. Охранник выглядел так, словно не был уверен, в кого попала пуля, а Латимер…
Глаза Латимера по‑прежнему были открыты — очень, очень широко открыты — и двигались; рот приоткрылся, словно он хотел что‑то сказать. Сьюзан уже выбирала место для второго выстрела, но тут Латимер рухнул навзничь на пол.
Тарасов быстро развернулся и забрал свой пистолет.
Сердце Сьюзан неистово колотилось. Её к этому готовили, и готовили, и готовили — но прежде ей ещё не доводилось убивать. Её руки тряслись, когда она убирала пистолет в кобуру.
Тарасов сделал несколько шагов и добрался до стула; он тяжело опустился на него и схватился руками за заляпанную кровью голову.
Сьюзан подняла ко рту руку с микрофоном в рукаве, но это оказалось излишним. Дверь резко распахнулась, и за ней оказались двое агентов с оружием наготове. Быстро оценив обстановку, они вошли.
— Сью, — сказал один из агентов, в то время, как второй кинулся к лежащему на полу Латимеру. — Что пошло не так?
Сьюзан посмотрела на них, потом на развороченный бок Латимеровой головы в увеличивающейся луже натёкшей крови. Она не смогла ничего ответить и принялась искать стул.
После того, как они пообедали, Эрик Редекоп повёз Дженис Фалькони в свою роскошную квартиру с видом на Потомак, расположенную всего в нескольких кварталах от «Лютера Терри». Джен была потрясена. Она знала, что ведущие хирурги зарабатывают очень хорошо, но никогда по‑настоящему не представляла себе, насколько хорошо; квартира Эрика с отделанной мрамором прихожей была настоящим дворцом. Он устроил ей небольшую экскурсию: отдельные кухня и столовая, две полноразмерные ванные, четыре спальни. Одну он использовал в качестве кабинета, другую — как кинозал, а в третьей спал его сын Квентин, когда приезжал в гости; Квентину был двадцать один год, и он изучал генетику в Университете Калифорнии в Беркли. Они прошли в гостиную, которая открывалась на широкий балкон; в гостиной были белоснежные стены, широкий кожаный диван и такие же кресла. Дженис открыла было рот, чтобы сказать что‑то одобрительное, но…
Но услышала оглушительный звук, словно у машины прямо рядом с ней кашлянул карбюратор, и увидела короткую вспышку — да, наверное, вспышку света, а также лицо женщины. Она шумно выдохнула; её качнуло назад.
— Джен? — сказал Эрик, резко оборачиваясь.
Боль. Боль сильнее, чем когда‑либо — сильнее, чем она могла себе вообразить.
Джен вытянула правую руку, ища, за что бы ухватиться, но не нашла ничего. Она упала навзничь на твёрдый деревянный пол.
— Джен! — вскрикнул Эрик, падая на колени возле неё. Он коснулся её запястья, нащупывая пульс.
Боль продолжала пронизывать её; она не была локализована, она была везде. Она не могла сфокусировать взгляд или повернуть голову. Она подумала — насколько вообще была способна думать при такой боли — что у неё, должно быть, инфаркт.
— Джен, в чём дело? — спросил Эрик. — Где у тебя болит?
С огромным усилием — казалось, шея вот‑вот треснет — она сумела повернуть голову лицом к нему, но…
Но поле её зрения свернулось в длинный туннель, и человек в конце этого туннеля — она не знала, кто он, но это был не Эрик. Лицо, которое она видела там, на расстоянии, было искажено ужасом и…
Она почувствовала, как Эрик поднимает её на руки, несёт куда‑то недалеко и укладывает… да, это, должно быть, белый кожаный диван, которым она восхищалась всего минуту назад. Но она его не видела; всё, что она могла видеть — это туннель, и туннель этот сужался. И всё же она знала, что не мертва: пульс продолжал стучать в ушах.
Эрик держал её за руку и щупал лоб. Туннель стал совсем узким, и стали видны цветные фигуры, движущиеся на периферии поля зрения. Люди. Лица. Старик. Старуха, ещё старше него. Маленькая девочка.
События. C горы на сноуборде. На мотоцикле по бездорожью. В море с аквалангом. Ничего из этого она никогда не делала…
И — слава Богу! — боль начала спадать, меркнуть, растворяться. Образы сменились чистым, ярким, блестящим светом, абсолютно белым, ярче, чем солнечный, но на который можно было смотреть…
Биение пульса в ушах тоже стало утихать. Всё, кроме света, меркло.
— Джен! — Голос Эрика, словно с расстояния в миллион миль. — Джен!
Свет был так притягателен, но…
— Джен!
Но она хотела быть с Эриком. Она изо всех сил пыталась открыть глаза — и в конце концов у неё получилось. Она и правда была в его гостиной и смотрела в текстурированный гипс потолка.
— Эрик, — сказала она, но едва расслышала собственный голос.
Он навис над ней, держа в руке брелок для ключей, в который был встроен светодиодный фонарик. Он направил его сначала ей в левый глаз, потом в правый; от яркого света, который она видела в конце туннеля, глаза не жгло, но вот от этого …
— Я в порядке, — хрипло сказала она.
— Нужно отвезти тебя в больницу, узнать, что с тобой.
— Я в порядке, — снова сказала она и закрыла глаза; какая‑то её часть надеялась, что белый свет и успокаивающая эйфория вернутся снова.
Репортёры всё ещё толпились у входа в Мемориальную больницу Лютера Терри, когда Эрик и Джен попытались войти. Эрик наклонил голову и смотрел в пол, и они уже почти добрались до служебного входа, когда какая‑то журналистка закричала:
— Постойте! Постойте! Вы ведь Эрик Редекоп, правда?
— Никаких комментариев, — сказал Эрик. Он взял Джен за локоть и подтолкнул к дверям.
— Каково это — выполнять хирургическую операцию на президенте? — крикнула та же самая журналистка, а другая подхватила: — Есть ли новости о состоянии Джеррисона?
Эрик и Джен продолжали идти, но тут ещё один журналист выкрикнул:
