— Внимание всем! ЧП на платформе метро «Профсоюзная»! Пятый на связь!
— На связи пятый. Подтверждаю, станция закрыта. Нахожусь у западного входа, наблюдаю за объектом.
— Объект в метро не спускался?
— Нет, не успел. В кассе задержали.
— Как именно? Пятый, подробнее.
— Сначала в очереди долго стоял, потом турникет карточку не принял, объекту пришлось идти, менять. Повезло парню!
— Повезло?! Пятый, вы ориентировку читали?! Почему не докладываете сразу? Что сейчас делает объект?
— Машину ловит. Тут все тротуары забиты, не пройти.
— Пятый, срочно передайте наблюдение передвижному полета три и немедленно, я повторяю — немедленно, в отдел с подробным докладом. Как поняли, пятый, передвижной полета три?
— Я полета три, наблюдение принял.
— Я пятый, вас понял, выезжаю.
5
1997 год, Япония, Осака
Странно, наверное, с детства увлекаясь, с подачи отца, географией и, по собственной инициативе, историей, по окончанию школы поступить в МИФИ. Школьные друзья только таращили глаза в недоумении, когда Андрей бросал небрежно: «Подал вчера документы в инженерно-физический». Андрюха, мол, ты что?! Зачем?
— Ты же все время в историко-архивный собирался! Что тебе, гуманитарию, среди бородатых атомщиков делать?
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог — располагает. Девяностый, последний год существования Советского Союза, расставил новые приоритеты, изменив тем самым судьбы миллионов людей, отдалив, а то и вовсе разрушив, жизненные цели. Появились новые профессии, а те, что были престижными раньше, неожиданно упали в цене, вплоть до полного забвения.
— И на кого бы я в историко-архивном выучился? — спрашивал Андрей критиков. — На крысу канцелярскую с зарплатой в сто рублей? Или на театрального консультанта по декорациям?
Друзья пожимали плечами, отшучивались.
— А что в МИФИ твоем, лучше что ли? Ближайшая перспектива после выпуска — мэнээс в неназываемом ящике какого-нибудь Усть-Сысольска-43… Супер! Если уж так тянет в точные науки, пошел бы на программиста.
Это был такой новый фетиш: года с восемьдесят шестого примерно, когда страна активно пыталась преодолеть компьютерную неграмотность, спрос на компьютерщиков вырос необычайно. В некоторых особо престижных вузах конкурс при поступлении доходил до пятнадцати, а то и двадцати человек на место. В МИРЭА, например, или МГУ. Да и не только в Москве. В Питерский университет, на факультет вычислительной математики, говорят, вообще было невозможно пробиться, разве что при очень большом везении и соответствующих знакомствах.
А вот с физикой дело обстояло попроще, хотя по привычке наука еще считалась прибежищем избранных гениев и детей академиков. Впрочем, самые ушлые и сообразительные уже ломанулись искать местечки повкуснее, освободив пространство для не отягощенных излишними претензиями, для тех, кто готов в поте лица пахать на отдаленную в будущем перспективу кандидатских и докторских.
Собственно, МИФИ Андрею посоветовал радиоастроном дядя Дима, школьный друг отца:
— К атомщикам иди, Андрюша, — однажды сказал он. — Годков этак через пять выгодное будет местечко. Почему? Как бы тебе объяснить… У нас сейчас наработки по атомной энергетике — первые в мире, но пользы от них… как от вентилятора на известном месте. Но это сейчас. А вот через несколько лет, помяни мое слово, все изменится. Засуетятся все, забегают. Нефть все дорожает и дорожает, а добывать уголь скоро станет нерентабельно. Потому как электричество все под себя подомнет. Насчет электромобилей не знаю, но вот отапливать к тому времени наверняка будут какими-нибудь электропечками. Подключил к розетке — и сиди, грейся. Ни от каких аварий не зависишь, плевать тебе на аварии, падение давления в трубах и на не вовремя ушедшего в запой слесаря. Только на все это счастье дешевая энергия будет нужна. Чернобыль — Чернобылем, но без атома как еще ее получить? Соображай, парень! Где будет самое теплое местечко, когда весь мир бросится наш опыт перенимать? Вот тут и наступит для атомщиков «золотое» время. Понимаешь? И по миру поездишь на халяву, и деньгами, думаю, не обидят.
Послушал Андрей дядю Диму, выбрал МИФИ. Пришлось, конечно, покорпеть над учебниками, выкинуть немалые деньги на репетиторов.
И что в итоге? Эх, поймать бы сейчас дядю Диму, да расспросить с пристрастием! Где, мол, эта ваша атомно-энергетическая халява? Да только разве найдешь его теперь! Дядя Дима давно уже эмигрировал в Штаты, сидит сейчас в обсерватории Грин-Бенкс, штат Западная Вирджиния, считает новооткрытые квазары с пульсарами и живет в свое удовольствие. Изредка выезжает на какой-нибудь международный конгресс или симпозиум за очередной премией. До Андрея из далекой России ему дела нет, он и язык-то, небось, позабыл.
Когда через шесть лет Андрей оттрубил, наконец, институтский срок и успешно защитил диплом, выяснилось, что мир почему-то так и не сподобился запасть на атомную энергетику. Страны, сделавшие ставку на АЭС еще в семидесятых, вроде Франции, справлялись и сами, а своя, российская, находилась после распада Союза и передела собственности в глубоком упадке — едва-едва хватало средств на текущий ремонт и минимальное обслуживание изношенной техники.
Андрей оказался не у дел. Друзья, поступавшие в иняз и МГИМО, устроились переводчиками в СП, другие челночили в Польшу и Турцию, кто-то пытался играть на бирже, а Андрею, чтобы хоть как-то жить, пришлось идти в аспирантуру. Конечно, делать карьеру на научном поприще он не собирался — полная бесперспективность этого пути была теперь ясна и ребенку, но на какое-то время… Все-таки какая-никакая зарплата — многие сейчас и такого не имеют, — талоны на спецпитание «за вредность», еще кое-какие положительные моменты. Ну, не устраиваться же, в самом деле, банальным торгашом в оптовую фирму.
Работа, конечно, не сахар. Бывали дни, когда и покурить-то не всегда получалось, не то что пообедать. Молодой аспирант — самый бесправный человек в институте, гоняют его, беднягу, туда-сюда. Все кому не лень:
— Ткачев, результаты готовы?
— Андрей, я же просил систематизировать образцы!
— Андрей Игоревич! Хорошо, что вы еще здесь. Дождитесь, пожалуйста, Корнеева, отдайте ему вот эту папку. А я сегодня пораньше пойду…
Так бы и бегал, наверное, все три аспирантских года, если бы не попался однажды на глаза самому Москвину. Григорию Ильдаровичу или, как звали его в институте по первым буквам имени-фамилии, — «братцу Гриму».
