Эл слушала с удивлением. Юля Владимировна? Вот эта женщина? Маленькая, ухоженная, по-домашнему уютная какая-то женщина и есть та «сумасшедшая баба», которая наводит страх на Григорянца и его бритоголовых бобиков?! Не может быть.
Юлия Владимировна тем временем встала и подошла ближе, обратилась к Жанне:
– Что это ты так высокопарно изъясняться начала?
– Пудрю мозги идеологическому противнику. Маскировка, Юленька, – слегка улыбнулась Жанна.
– Ну хорошо, – кивнула сумасшедшая баба. – А если к делу подойти не правильно?
– Тогда за незаконное хранение огнестрельного оружия. Проституцию не инкриминируем, это ведь не на нашей территории. А незаконку огнестрелки – легко.
Юлия Владимировна подошла ближе к Эл. Она оказалась на голову ниже, но посмотрела так, словно стояла где-то несоизмеримо выше. Эл содрогнулась от этого взгляда. Сумасшедшая баба улыбнулась одними глазами, повернулась к автоматчице Жанне:
– Проводи ее ко мне в кабинет, Жанночка, предложи чашку чаю и возвращайся. Сперва поговорим с тобой, потом с ней. И поставь у дверей кого-нибудь, чтобы соблазна сбежать ни у кого не возникло.
– Вот, дядька, такие пироги. С котятами. Их жрут, они мявкают. – Анри говорил без умолку, а Вячеслав слушал подробности жизни сутенера и на ус мотал. Много чего любопытного для себя уяснил, благо француз оказался общительным.
Кстати сказать, французом, к удивлению Славы он оказался настоящим. Точнее сказать, наполовину французом. Отец Анри, некто Оливье Фертон, будучи молодым горячим французским хлопцем, покинул родину и подался в Россию поработать. Поработал весьма удачно, благо за работу в развивающихся странах платили неплохо. А помимо работы нашел себе еще и жену.
Трудно сказать, что привлекло в французском папе русскую маму. Может, возможность дернуть к мужу на историческую родину, может, красивые глаза, может, модный костюм и обходительные манеры, а только взяли да и расписались в один прекрасный день. Правда, если русская мама планировала уехать к французскому папе на ПМЖ, то вышла у нее промашка: французу здесь понравилось и возвращаться на родину он не собирался. Так, катался наездами иногда. Вроде как на каникулы.
Вскоре совместное русско-французское предприятие под названием семья дало первые плоды. Родился мальчик. Сына назвали Анри. Покуда кавардак не начался, Анри жил себе спокойно, имея двойное гражданство. Учился, играл с пацанами во дворе и радовался жизни. А потом объявили анархию…
– …французского папу грохнули, – продолжал рассказывать Анри. – Пьяные наци, с воплями, мол, «такие, как ты, сука, нас в 1812 году п…дили, теперь расплата пришла». Меня при этом не было. Не знаю, плохо это или хорошо. Если б был, полез бы в драку. Если б полез, а полез бы обязательно, сидел бы сейчас с папой на соседних облаках, сверкая нимбом и помахивая крылышками. Что еще? Мама пережила его ненадолго. А я… Я попал уже на похороны.
Француз тяжело вздохнул.
– Ладно, не важно. Я тогда обозлился сильно и решил, что закон должен быть писан даже дуракам и скотам. Пусть у каждого свой закон, но закон, понимаешь, дядька? Свой собственный закон. Пусть свои, но рамки. А когда всеобщая вседозволенность – это не анархия, это не свобода, это дикость, какой болеют бешенные собаки.
– Бешеных собак отстреливают, – отозвался Слава, глядя на несущуюся под колеса джипа дорогу: за рулем они сидели поочередно.
– Я и отстрелил, – усмехнулся француз. – Нашел тех сук, которые отца грохнули, и по одному тихой сапой… И за мать тоже… посчитался. А после у меня ничего и никого в этом одичавшем мире не осталось. Только Борик. Мы с ним с детской песочницы вместе.
– Это которого ты назад отправил?
– Да, – Анри улыбнулся мягко, тепло.
– А остальные бобики? – полюбопытствовал Слава.
– А остальные – именно «бобики», как ты выразился. Это Григорянца люди. Григорянц занятный дядька, но людей подбирает – мама, не горюй. Как еще я до сих пор с ним рядом держусь, ума не приложу. Ладно, тормози, я за руль сяду.
Вопреки ожиданиям двух странных женщин, Эл бежать и не собиралась. Когда Юлия Владимировна зашла в отведенную пленнице комнату, та неспешно пила чай, зажевывая вафлями в шоколаде.
– Привет, – улыбнулась «гарант конституции». – Тебя как зовут-то хоть?
– Эл, – ответила девушка вполне дружелюбно, продолжая хрустеть вафлей.
– Со мной можно без кличек, – Юлия Владимировна прошла вперед, села напротив пленницы. – Я не сутенер, и вполне воспринимаю нормальные человеческие имена.
– Ничего страшного, – усмехнулась Эл. – Я уже привыкла.
– Как скажешь, как скажешь. – Сумасшедшая баба снова посмотрела на Эл, как тогда в зале. Вроде бы и смотрит снизу вверх, но придавливает взглядом сверху вниз. Эл отложила недогрызенную вафлю и поежилась. Взгляд был не сказать чтобы приятным.
Юлия почувствовала ее смущение, встала отошла к окну. Но тяжелый взгляд отпечатался в памяти и осел неприятным ощущением, словно она под прицелом.
– Ты спрашивай, что хотела, – не оборачиваясь, произнесла сумасшедшая баба.
– Я хотела?! – вырвалось у Эл.
На этот раз та все же обернулась, на лице ее играла усмешка:
– А ты думала, тебя тут допрос ждет? С пристрастием? Сперва, значит, кофеек, потом улыбки, шутки-прибаутки, а потом каменные рожи и иголки под ногти? Нет. Ты не можешь рассказать мне ничего нового. Потому спрашивай, что хочешь, может быть, я расскажу что-то новое тебе.
– За что вы нас ненавидите?
– Вас – это кого?
– Тех, кто живет с вами рядом, – отчеканила Эл.
– Это Григорянца и компанию? – усмехнулась сумасшедшая баба. – Окстись. Мне глубоко наплевать на то, чем вы там живете и в каких законах варитесь. Хорошо, что у вас хоть какие-то законы есть.
Эл смотрела на «гаранта конституции» с подозрением:
– Но я же знаю, что у вас сажают. И наших тоже сажают.
Лицо Юлии Владимировны стало вдруг жестким. Улыбка пропала, скулы напряглись, черты заострились. В глазах женщины-президента появился фанатичный блеск:
– У нас сажают! – холодно, подчеркивая каждое слово процедила она. – Заметь, «у нас». Кстати, сажают не всех и не за все. Но есть вещи, которые табу. Которые нельзя. И если человек не способен контролировать свои действия, значит, он должен быть изолирован от общества. Значит, его надо контролировать. И здесь мы не станем делить на ваших и наших. Потому что это делается у нас. На нашей территории все до единого будут жить по нашим порядкам. Хотите культивировать беззаконие? Безнаказанность? Пожалуйста, только не здесь! Если бандит, убийца, вор, нарко– и работорговец Григорянц приедет ко мне в гости, я его пальцем не трону. Но если он посмеет сделать хоть что-то противоречащее нашим законам, он будет отвечать по всей строгости этого закона. В чужой монастырь со своим уставом не ходят.
