– Все, дядька, – вышел из себя сутенер. – Закрыли тему, а то я сейчас расстроюсь и плюну тебе в глаз.
Слава умолк, но на Анри косился с добродушной усмешкой. Тот играл желваками, но говорить больше не собирался. Так и ехали молча.
Дорога мягко стелилась под колеса. Но мирный ночной пейзаж, ровная дорожка и умиротворенная тишина создавали некий дискомфорт. Слишком все хорошо получалось.
Сутенер заговорил только тогда, когда доехали до знакомой развилки.
– Скажи-ка, дядя, ты в русскую рулетку играл когда-нибудь?
– Было дело, – неохотно отозвался Слава. – Один раз по пьяни. Четыре раза щелкнул в холостую. На пятый раз у меня револьвер отобрали.
Анри мягко остановил машину. Мотор глушить не стал, просто остановился и повернулся к Славе.
– В чем дело? – Вячеслав попытался скрыть напряжение, но получилось, видимо, скверно, потому как сутенер растекся в мерзкой ухмылке.
– Ни в чем. Просто предлагаю тебе сыграть в русскую рулетку. Выстрел у тебя только один. Скажи, дядька, куда нам за твоей кралей ехать? Прямо или налево?
– А что у нас прямо и что слева?
– Я знаю, что и там, и там. Мне не разумное мнение, мне интуиция нужна. Счастливый случай, – суетливо отрубил Анри.
– Тогда прямо, – пожал плечами Слава.
Анри хохотнул, врубил передачу и поехал вперед. Славу подобная реакция насторожила еще больше.
– Что-то не так?
– Все так, дядька. Все так. Будем надеяться, что твоя интуиция нас не подвела. Потому что ехать к сумасшедшей бабе для меня равносильно самоубийству. А тебе, беспредельщик мой дорогой, эта поездка и подавно смерти подобна.
И сутенер расхохотался.
Борик работал быстро и четко. Всегда считал ниже своего достоинства халтурить и халявить, как ниже своего достоинства ставил всякую поспешность в беседе. Держал паузу, подчеркивая собственное превосходство, что так бесило Анри. Об этом Борик тоже догадывался, но менять привычки не собирался даже ради приятеля. Да и не только ради приятеля. Сейчас перед Григорянцем он стоял спокойно, уверенно и держал паузу.
В отличие от сутенера, Григорянц бесился открыто, не сдерживая себя в выражениях и эмоциях. Такая реакция вызывала в Борике новый приступ самоуважения, и, вместо того чтобы поторопиться и отчеканить доклад, бритоголовый вел беседу, приближенную к светской. Говорил только то, о чем спрашивали. Делал это спокойно и размеренно. С чувством, с толком, с расстановкой.
– Ну и? – сквозь зубы выдавил Григорянц после очередной паузы.
– И все, – миролюбиво отозвался Борик. – Анри взял беспредельщика и они поехали за девкой. Я взял остальных и вернулся. Коляна жалко. Девка ему в грудь пулю всадила. Одно хорошо, что сразу наповал, не мучался.
Григорянц встал и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Туда-сюда, туда-сюда. Борик следил за ним, как за маятником в руках гипнотезера. Туда-сюда, туда-сюда. Григорянц остановился так же резко, как и ходил. Вытянутая рука босса уткнулась острым указательным пальцем в Борика.
– Ты поедешь обратно.
– Ок, шеф.
– Возьмешь пару лбов. Догонишь этого клоуна. С бабой он будет, с беспредельщиком или еще с кем – не важно. Положишь всех на месте. Я больше не хочу видеть этого псевдофранцуза. Его закидоны меня достали. Если выполнишь все в лучшем виде, его цыпочек и весь этот бизнес возглавишь сам. Если нет… – Григорянц выразительно поглядел на бритоголового.
– Понял, шеф.
– Вопросы?
– Если они поехали к сумасшедшей бабе? – попытался отвертеться Борик.
– Значит, поедете следом, и постреляешь их там, заодно припугнете эту блаженную богадельню. Хватит уже правовые сопли жевать. Потребуете выдачи, если откажется, стреляй, разрешаю. Еще вопросы?
– Нет, – отчеканил Борик, забыв про собственное достоинство.
– Возьми с собой Змия с его ребятами, скажи, что я велел оказывать всестороннюю поддержку. А вообще… скажи ему, пусть заглянет ко мне на два слова. Ты еще здесь?
Борик кивнул и молча вышел. Такой приказ бил его по самому больному месту – по старой дружбе, которую водил с Анри, и по юношеской клятве…
Анри тогда было восемнадцать, Борику – двадцать с небольшим. Он всегда оставался старше и всегда уступал мелкому, верткому, заводному приятелю. Анри умел заводить толпу. Анри умел зажигать людей собственной идеей. Борик всего этого не мог, ему оставалось брать исполнительностью, ровностью, непробиваемым спокойствием и чувством собственного достоинства.
Борик помнил все те безумные затеи, в которые его втягивал приятель. И все последствия этих затей. Помнил, как пытались варить самогон под Саратовом. И как их отметелили до полусмерти местные наркодилеры. Хотя какое, собственно, отношение самогон имеет к сфере интересов наркош?
Помнил, как создали рок-группу под названием «Тараканы». Анри надыбал каких-то старых записей, тиражированных еще при президентской власти, нашел какого-то сутулого мальчика в очках с толстыми стеклами, который эти записи перевел на русский. И они стали петь песенки типа «О, телка» или «Вчерась». Впрочем, как пристрелили их барабанщика, когда они давали выступление перед какими-то седеющими мужиками, видать, пожившими, и не хило, при президентской власти, также осталось в памяти. И как их – его, Анри и третьего паренька – гнали много километров, закидывая камнями и постреливая с воплями «Что вы, суки, с битлами сделали?», тоже помнил. Пареньку не повезло, как и барабанщику. Ему прострелили ногу, а когда упал, били, пока не помер. Да и когда отдал душу высшим сферам, труп продолжали пинать.
А потом… да много еще чего было. Торговали оружием, тачками, дурью. Анри все время находил какие-то беспроигрышные варианты и какое-то время они в самом деле оказывались беспроигрышными, но потом приходилось убегать.
Один из беспроигрышных вариантов закончился плачевно. Борика тюкнули по башке и увезли, бросив в какую-то бетонную коробку. Не комнату, а именно коробку, потому как окон в ней не было: была плотно, без намека на самую узкую щелочку, подогнанная железная дверь и пространство два на два метра. Борик просидел тогда в заточении неделю. Без еды, воды, в четырех стенах, выкрашенных ровным серым цветом. И дверь была того же тона, что создавало впечатление, будто ее нет вовсе. Серость была настолько ровной, что глазу остановиться не на чем. От этой невозможности зацепиться хоть за что-то можно было сойти с ума. А еще больше сворачивались мозги, когда от невозможности ощутить что-то материальное и нежелания смаковать тошнотворные мысли в голове начали возникать слова. Просто слова, вне смысла. Если не задумываться над смыслом, а вслушиваться в звучание, слова выглядят абсолютным идиотизмом. Это Борик осознал тогда на сто процентов. Берешь любое слово и повторяешь его бесконечно много раз подряд, вслушиваясь в звучание. Сперва теряется смысл, потом пропадают возникающие созвучия и ассоциации с этими созвучиями, потом ты растворяешься в этом слове и больше ничего не остается в мире, кроме идиотского набора букв и звуков. Потом, гораздо позднее, теряешь сознание…
