— А плантации, сады, пашни?
— Пахали только в двадцатом веке. В середине двадцатого века русский ученый Терентий Мальцев предложил новые методы. В начале двадцать первого века…
Я вдруг увидел, что поле, по которому мы шли, — пшеничное…
— Маша, а машины?
— Они безопасны и просты. Комбайны похожи на большие пылесосы, а сеялкой может управлять дошкольник.
Мы вышли на дорогу, и я увидел сожженную в сорок третьем году свою деревню.
— Музей прошлого, — сказала Маша негромко. — Вчера наши мальчишки здесь ночевали. Не захотели идти домой, вот и остались.
Я узнал свой дом, школу, омшаник, в котором стояла наша корова. Посреди деревни, как и в пору моего детства, стояли елки, вдоль дороги тянулась изгородь из окоренных жердей.
— Иди… я подожду… — Маша потупилась, замерла около крыльца.
Все, даже крыльцо, было таким, как когда-то. Вбежав на крыльцо, я нырнул в секи, на ощупь нашел двэрную скобу, открыл тяжелую дверь…
И в доме все было знакомым, понятным. На столе, как и прежде, стоял самовар, возле печки светлела новенькая дежа… Пол в горнице был чисто вымыт, на полу лежали солнечные пятна. Я узнал все. Брызнули слезы, краски смазались, словно сквозь слой воды, я увидел красный сундук, сети с берестяными поплавками, зимние удочки, похожие на скрипичные смычки….
Время пошло рывками, перепуталось. Маша куда-то вела меня, зачем-то мы бежали… На лугу был погреб, тот самый, в котором мы прятались во время боя. На озерном берегу увидели землянку, окоп с зелеными гильзами от трофейного пулемета… Потом молча сидели на берегу, смотрели в глубокую прозрачную воду. Все было как в моем детстве: лениво покачивались камышины, дремал в водорослях латунный линь, проплывали лещи в сверкающих тяжелых латах… В уреме пахло водяными огурцами, хмелем, ольховой корой…
Нахлынула дрема. Когда я вновь открыл глаза, то увидел, что вместе с Машей сижу в камере подземной дороги…
На белой стене ярко вспыхнули зеленые буквы:
«Порховская крепость»…
Поднимаясь на эскалаторе, я увидел, что Маша выросла и я вырос тоже… Я держал девочку за руку, Маша улыбалась, и на щеках ее были мягкие ямочки…
Крепость была такой, как в древности. Большая каменная чаша была залита светом…
Раннее утро застало меня за работой. Сидя у окна, я записывал слова для словаря Псковской области. Старая Проса негромко диктовала:
— Значит, так, болотные слова: амшара, болотина, багно, вязель, зыбцы, плав, проница, топель… Как не знать, местность-то наша водивая, болотлизая, без поршон по ягоды и ходить нельзя. Ягод-то много… После черники губы синие, в роте — как в болоте…
