- Берегитесь! - шепнула Шейла, и ее дыхание защекотало мне ухо. - Она опасная женщина. Не знаю чем, но она опасна.
Я наклонил голову и сделал вид, что поглощен выступлением Леонарда и Ларри, которые наводили еще более жестокую скуку, чем раньше. Я был доволен, что Шейла заговорила о миссис Джесмонд, и ничего бы не имел против продолжения этого разговора. Но я знал, что у мистера Периго тонкий слух и он не упустит ни одного слова.
Когда Леонард и Ларри ушли со сцены, он покачал головой и произнес: "Очень трогательно!" Я не сказал ему, что один из них напоминает его. Но сильный толчок локтем со стороны Шейлы свидетельствовал о том, что и ей тоже это пришло в голову.
"Наш популярный комик" Гэс опять принялся за дело, еще более рьяно, чем прежде, к полному восторгу зрителей, в том числе и наших офицеров и Шейлы, которая до слез хохотала над его дешевыми остротами. Она смеялась в тех самых местах его монолога, которые смешили фабричных девчонок на балконе, и совершенно так же, как они. Это было очень любопытно. От меня не укрылось, что один раз мистер Периго обернулся и поглядел на Шейлу внимательным, изучающим взглядом, холодным, как лед. Миссис Джесмонд я не мог видеть как следует, так как она сидела на три места дальше, но я ни разу не слыхал ее голоса, и у меня сложилось впечатление, что ей скучно. А я не скучал.
И, уж во всяком случае, не скучал я с той минуты, как поднялся занавес и мамзель Фифин начала свои упражнения на кольцах и на трапеции. Сильная, как молодая кобыла, она была в то же время удивительно гибка и могла извиваться самым необычайным образом. Как объявлено было в афише, она предлагала зрителям считать, сколько раз она проделает каждый трюк, и слышно было, как все в зале бормочут: "Раз, два, три, четыре, пять" и так далее. Насчитали семь одних трюков, одиннадцать других, девять третьих, пятнадцать четвертых, и Фифин всякий раз сама объявляла итог. Говорила она мало, но я почему-то решил, что она эльзаска. Ее номер, с которым она, очевидно, выступала много лет, представлял собой смесь акробатики с клоунадой и имел громадный успех.
- Посмотрите-ка на мистера Периго! - шепнула мне Шейла. - Теперь ясно, каковы его вкусы!
Он услышал и тотчас повернулся к нам, по обыкновению широко улыбаясь, так что его щеки собрались в складки. Но улыбка эта меня не обманула: я уже видел только что совсем другого мистера Периго. Не прошло и двух минут после появления на сцене акробатки, как он застыл, сосредоточив все внимание на Фифин. Я слышал, как он считает, очень старательно и серьезно; можно было подумать, что он импресарио Фифин.
- Вы очарованы, сознавайтесь! - крикнула ему Шейла под шум восторженных аплодисментов публики, которые мамзель Фифин принимала довольно равнодушно.
Но мистер Периго уже опять вошел в обычную роль.
- Ну, конечно, очарован, дорогая, - ответил он. - При ней чувствуешь себя хрупким, миниатюрным созданием. Обожаю таких женщин! Что за руки! А ляжки! И потом, знаете, когда она делала петли, я держал пари сам с собой и выиграл у себя тридцать два шиллинга шесть пенсов. Это очень увлекательно. Вы меня понимаете? - Последнее относилось уже ко мне.
- Понимаю, - откликнулся я. Но я, конечно, не все понимал тогда, хотя кое-что уже было ясно.
В это время вся труппа, выведенная на сцену Гэсом, возвещала нам - без особенно бурного оптимизма, - что "Англия пребудет вовеки". А миссис Джесмонд и ее друзья уже собирались уходить.
На улице, в этом мешке сажи, мы с трудом разыскали две машины, и в одну сели Шейла, мистер Периго и я, а вместо шофера - один из молодых офицеров. Пока машина, громыхая и кряхтя, тащилась во мраке и слякоти, мистер Периго был до странности замкнут и молчалив, мне тоже разговаривать не хотелось, и только Шейла с офицером не переставали трещать о всякой ерунде. Я был в дурном настроении, как всегда после такого абсолютно бессмысленного времяпровождения, но, вероятно, еще и оттого, что мне хотелось поесть и выпить. Об этом я сказал своим спутникам.
- Не беспокойтесь, миленький, - прокричала мне через плечо Шейла, будет чудный обед и выпивка, увидите! Не знаю, как миссис Джесмонд умудряется все это доставать, но достает.
Мы, наконец, куда-то приехали, но я не мог разглядеть куда. Когда наша машина остановилась, я услышал звуки танцевальной музыки.
- И подумать только, - промолвил вдруг тихо мистер Периго, - что от Арктики до Черного моря тысячи людей сейчас мерзнут и погибают. В Греции и Польше миллионы умирают с голоду. На Дальнем Востоке людей, среди которых, быть может, находятся и наши друзья, режут, истязают...
- Ох, перестаньте, ради бога! - воскликнула Шейла.
- Ладно, не буду, дорогая, - хихикнул мистер Периго, выходя из машины. - Я говорил не с вами, а с нашим другом Нейлэндом, потому что он, я вижу, человек разумный. И, как разумный человек, уже начинает, вероятно, задавать себе вопрос, для чего мы продолжаем это яростное самоуничтожение.
- Для того, чтобы победить Гитлера, - сказал офицер, видимо, славный малый.
- Несомненно, - подхватил мистер Периго с каким-то злорадством, - но можем ли мы победить Гитлера?
- Послушайте... - начал офицер, которому это очень не понравилось.
- Ах, да прекратите вы этот спор, и давайте хоть раз повеселимся как следует! - взмолилась Шейла. У Шейлы всегда был такой тон, как будто она только что сменилась с двенадцатичасового дежурства в операционной, хотя на самом деле она, наверное, с утра до вечера пудрила нос да болтала по телефону. Но надо сказать, что это с ее стороны была только поза. Она избрала ту линию поведения, которой, как она думала, от нее все ожидали. Я это понял, и она видела, что я это понимаю.
В "Трефовой даме", по-видимому, было принято идти прямо в бар, где подавались коктейли, - не только потому, что хотелось выпить, но и потому, что в баре царствовал Джо. За десять минут я выслушал столько похвал Джо, что счел его местной знаменитостью. Это был предприимчивый малый, драгоценный продукт, вывезенный из Лондона, где он смешивал коктейли у Борани. Джо держался так, словно сделал Грэтли большое одолжение, снизойдя до приезда сюда. Надо отдать ему справедливость: коктейли у него получались отменные и все, что нужно для их приготовления, всегда было под рукой. Он мне сделал два таких сухих мартини, каких я уже давно не пробовал. Приветливый, бойкий парень, очень опрятный и даже щеголеватый в своей белой куртке, он был услужлив, расторопен и с довольно сильным американским акцентом рассказывал занятные анекдоты. Он чем-то напоминал моряка. Мне нравилось наблюдать, как он работает.
Обедало нас восемь человек в зале, служившем одновременно и танцевальным залом и обставленном с гораздо большим вкусом, чем этого можно было ожидать от провинциального загородного ресторана. Шейла оказалась права: миссис Джесмонд угостила нас на славу. Обед был так же хорош, как и коктейли. Нам подавали омаров, жареных уток, суфле из сыра, первосортное красное вино, ликер и бренди. Я сидел между миссис Джесмонд (посадившей с другой стороны своего летчика) и Шейлой, вторым соседом которой был армеец. Затем тут был, конечно, мистер Периго. Он ел и пил с явным наслаждением и болтал с двумя довольно бесцветными дамами, которыми пополнилась наша компания. Я не мог понять, почему миссис Джесмонд так со мной носится: ведь я, несомненно, мужчина не в ее вкусе, да и всякий мог видеть, что она усиленно обхаживает летчика, которого, кстати сказать, это немного смущало.
