В последний момент она сдалась и тоже подняла руку. Мир, подумала она.
Вскоре Библос остался за кормой, поглощенный сгущающейся ночью. Незнакомец поблизости запел песню о путешествии, из которого не возвращаются. И хотя Сара знала, что песня выражает его собственное чувство потери и одиночества, она сладко и болезненно соответствовала противоречиям в сердце девушки.
Ибо я ухожу за темный горизонт И никогда не узнаю твоего имени…
Катящийся г'кек, ты можешь скакать по пересеченной местности? Груда треки, можешь ли ты сплести ковер или овладеть искусством огня? Королевский квуэн, будешь ли ты возделывать лесистые плоскогорья? Можешь лечить прикосновением? Моряк хун, можешь ли ты жить на равнинах или катиться по высоко натянутому проводу? Ур, живущий на равнине, готов ли ты плыть в море или делать бумагу из размочаленного тряпья? Вновь прибывший человек, знаешь ли ты этот мир? Можешь ли ты соткать, сложить песню Джиджо?
Согласны ли вы все следовать по тропе, проложенной блаженными глейверами? По тропе прощения, ведущей к забвению? Если согласны, запомните: вы часть союза, большего, чем сумма его частей.
Свиток Яйца (неофициальный)
Я не жаловался на свою позицию – в тесноте сзади, далеко от окна. Во всяком случае, не во время долгого спуска вдоль стены утеса, когда море становилось все ближе и ближе. В конце концов эту часть пути я уже видел, а остальные нет. Но как только мы коснулись воды и мои друзья начали охать и ахать над тем, что видели в окно, я понемногу приходил в негодование. К тому же это мешало мне как писателю: ведь мне потом придется все это описывать для своих читателей. В лучшем случае я мог разглядеть только узкую синюю полоску над головами своих сверстников.
Сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что мог бы решить эту проблему несколькими способами.
Во– первых, я мог бы солгать. Я хочу сказать, что еще не решил, буду ли писать роман, а, по словам мистера Хайнца, всякая художественная литература -это разновидность лжи. В своем варианте я просто могу придумать окно и на корме. И мой герой сможет описать все, что я знаю только по возгласам остальных. Или я могу написать, что вместе со всеми находился впереди у окна. В литературе ты можешь стать капитаном, если захочешь.
Или я мог бы написать все от лица Клешни. Ведь это в большей степени его лодка, чем наша. И он лучше всех видит, что впереди. Это означало бы описывать все глазами квуэна. Вероятно, не так чуждо, как треки. Но, возможно, я еще не готов к таким вызовам.
Конечно, если выживу я или кто-нибудь другой, кто мог бы прочесть мой рассказ.
А пока придется обойтись полуправдивым дневниковым стилем, а это значит, что нужно рассказывать, что я действительно видел, слышал и чувствовал.
Вращающиеся барабаны через трос передавали устойчивую дрожь. Слева у моего уха урчал и гудел шланг, подающий свежий воздух, так что вряд ли я бы назвал наш спуск неслышным погружением в молчаливую глубину. Время от времени Ур-ронн ахала: “Что это?” В таком случае Клешня называл какую-нибудь рыбу или другое морское животное – хуны обычно видят их мертвыми в своих сетях, а уры, вероятно, вообще никогда не видят. Но никаких фантастических чудовищ. И никаких сказочных минаретов подземных городов. Пока.
По мере спуска быстро темнело. Вскоре я смог различать светящиеся пятна по всей кабине: это Тиуг намазал фосфором разные приборы: мою моторную ручку, глубокомер и ручку сброса балласта. От нечего делать я каталогизировал испускаемые друзьями запахи. Знакомые запахи, но они никогда не были такими острыми. И ведь это только начало.
Повод радоваться, что с нами нет человека, подумал я. Одной из многих проблем, объяснявших сложности взаимоотношений людей с урами, было то, что они по-разному пахнут. До сих пор, несмотря на Великий Мир, вряд ли представитель одной расы согласится надолго быть запертым с представителем другой в огромном гробу.
Ур– ронн начала читать данные о глубине с прибора, измеряющего давление. На глубине в семь кабельтовых она повернула ручку и зажглись огни эйка, посылая вперед в холодную темную воду два одинаковых луча. Я ожидал, что сидящие впереди возобновят свои взволнованные восклицания, но, очевидно, на этой глубине не на что смотреть. Каждые несколько Дуров Клешня разочарованным голосом называл вид рыбы.
На девяти кабельтовых мы все напряглись: именно здесь при первом испытании начались неприятности. Но критическая глубина была пройдена без происшествий. Еще бы: сама Уриэль лично осмотрела каждое копыто троса.
На одиннадцати с половиной кабельтовых в кабине неожиданно стало холодно, на короткое время образовался туман. Все твердые поверхности увлажнились, и Гек включила поглотитель влаги. Я коснулся корпуса из древесины тару: он казался заметно холодней. “Мечта Вуфона” начала слегка покачиваться, корабль потянуло в сторону, больше не было мягкого движения только вниз. Мы заранее знали, что попадем в глубокое холодное течение. Все равно было страшновато.
– 'Приспосабливаю балласт к крену, -объявила Гек. Она воспользовалась хитроумными насосами Уриэль, заполняя три бака водой, пока спиртовой уровень не показал ровный киль. Особенно важно это при достижении дна, иначе мы перевернемся в тот момент, когда входим в историю.
Я думал о том, что мы делаем. В галактических терминах все это, конечно, предельно примитивно. Но земная история позволяла воспользоваться гораздо более лестными сравнениями – может, именно поэтому мы находили приключение привлекательным. Например, когда Жюль Верн писал “Двадцать тысяч лье под водой”, никто из людей не опускался в океане Терры так глубоко, как мы сегодня. Мы, дикари с Джиджо.
Гек крикнула:
– Смотрите? Там что-то есть внизу!
Эти ее глаза. Даже глядя из-за Клешни и Ур-ронн, она увидела первой. Ур-ронн повернула лучи эйк, и вскоре они снова принялись сводить меня с ума своими охами, ахами и удивленными щелчками. В раздражении я принялся вертеть ручку, заставив задние колеса вращаться, пока эти трое не крикнули, чтобы я прекратил, и согласились поделиться со мной увиденным.
– Тут какие-то волнистые растения, – сказал Клешня. Больше он не заикался. – И еще другие, тонкие и кожистые. Не знаю, как они живут, потому что свет сюда не достигает. Их много, повсюду волнуются. И в грязи извилистый след, как будто какие-то странные рыбы вплывают и выплывают из этих зарослей…
После какого-то времени подобных рассказов я бы с радостью вернулся к щелчкам удивления. Но молчал.
