Пока он лежал, приходя в себя и медленно обсыхая на легком ветру, набегавшем размеренными теплыми порывами, небо побледнело и на нем проступили лохмотья черных туч - именно проступили, словно свалившись откуда-то сверху, а не приплыв из-за горизонта. В лесу по ту сторону потока раздался противный пронзительный вой, повторился, приближяясь; оттуда слышался треск ветвей и еще какие-то громкие неприятные звуки, похожие на быстрое чавканье (так, наверное, мог бы чавкать изголодавшийся великан), и он счел за благо уйти подальше от потока, в глубь черной равнины. Оглянувшись, он убедился, что и лес, и поток исчезли, и сзади простирается такая же плоская черная поверхность. Оставалось надеяться, что впереди его не ждет ничего подобного тем уродам, которые чуть не оторвали ему руки на краю невыносимо смердящего болота. Он и рад был бы обойти то место стороной - но другого пути не было: сзади оставались трясущиеся скалы гнуснейшее место! - а почти впритык к болоту, оставляя свободной только узкую полоску более-менее твердой земли, шла совершенно гладкая и высокая белая стена, и свисало с этой стены что-то, очень похожее на пряди волос.
Да, в глубине черной равнины пока не видно было тех уродов, но зато появились призрачные птицы. И как знать - не хуже ли они тех уродов?..
Птицы продолжали снижаться, угрожающе разевая клювы, и он перестал махать руками. Отбиваться было нечем, и негде было спрятаться на этой равнине, уставленной кладбищенскими плитами. Он подумал, что, изловчившись, можно, наверное, свернуть шеи этим тварям... но прекрасно знал, что не стоит тешить себя беспочвенной надеждой: пока он вцепится в одну, остальные четыре проломят ему череп и разорвут на куски его тело.
Он стоял, упираясь рукой в шероховатую плиту, все мускулы его были напряжены, но он знал, что это бесполезно. Никуда ему не деться от клювастых зловещих призраков.
"Хорошо бы превратиться в эту плиту, - с тоской подумал он, лихорадочно обводя глазами нависших над самой головой неведомых существ. В застывшую, холодную, твердую, абсолютно несъедобную каменную плиту..."
Он отчетливо представил себе, как быть этой плитой - он сам стал такой же плитой, вогнанной в черную стекловидную массу ударами гигантского молотка; верхний край плиты не могло согреть даже самое жаркое солнце, а под нижним краем, в глубине, были замурованы чьи-то тоже абсолютно несъедобные кости... Он-плита стоял здесь с первых дней творения, и время не только не разрушало его, а, наоборот, спрессовывало все больше и больше, так что даже самые крепкие клювы не смогли бы отколоть от него хотя бы один кусочек. И погребенные под ним кости давным-давно окаменели и не поддавались уже никакому воздействию...
Птицы застыли в воздухе над его головой и вдруг взвились в небо и стремительно понеслись прочь, словно обрывки тумана, подхваченные ураганным ветром. Он привалился спиной к жесткой поверхности плиты, медленно сполз вниз и долго сидел, стараясь глубокими вдохами утихомирить бешено стучащее сердце.
Потом птицы-призраки попадались ему еще не раз, и он вполне научился обманывать их, притворяясь то лужей с затхлой зеленой водой, то извилистым оврагом с пыльной сухой травой, то обгоревшим бесплодным деревом, то гниющей падалью, источающей нестерпимую трупную вонь...
Вот и сейчас птицы, покружив, улетели прочь, на закат, растворившись в огромном лиловом диске тяжело нависшего над горизонтом угрюмого светила, и он выбрался из-под скалы, машинально отряхивая рубашку. И замер, вглядываясь в неприветливые сумерки. Вниз по склонам холмов стекала, переливаясь неяркой синевой, какая-то тягучая масса. Чудилось в ней что-то липкое, киселеобразное, что-то угрожающее. Она выбралась на равнину, ускорила ход, с верхушками поглощая немногочисленные засохшие деревья с тонкими ветвями, увитыми серым смердящим пухом, перетекла через русло появившейся вчера и тут же высохшей реки и устремилась к скале, возле которой он стоял, бессильно опустив руки. Через несколько мгновений синий кисель заполнил то заветное место у кустов, где наконец-то возник контакт, и продолжал приближаться.
Он обернулся. За скалой вправо и влево, насколько могли видеть глаза, тянулась широкая трещина, далекое дно которой весь день скрывал желтый туман; она возникла сегодня ночью или рано утром на месте каменистой равнины. Оставался только один выход - если это был выход - лезть на скалу.
"В Биерре все более-менее устойчиво, иди туда,"- говорило ему вчера паукообразное существо, часто-часто закрывая и открывая два десятка своих выпуклых красноватых кротких глаз. Вот тебе и устойчивость...
"Спокойно, Лео, - сказал он себе, осматривая скалу и прикидывая, в каком месте удобнее будет взбираться к вершине. - Кому суждено быть повешенным..."
Синий кисель девятым валом надвигался на него, и он, больше уже не раздумывая, начал карабкаться по чуть покатому боку скалы, нашаривая руками выемки и трещины. Он поднимался все выше и думал о том, что Голос обещал перебросить Стана, и что Стан должен добраться сюда, и что синий кисель может исчезнуть - нужно только подольше не оглядываться и лезть себе к вершине совсем недавно появившейся скалы и не портить нервы волнением и тревогой. Он уже довольно долго был здесь, в этом странном мире, и пока оставался живым... Несмотря ни на что оставался живым, хотя и не достиг пока своей главной цели.
У самой вершины, метрах в тридцати над землей, нога его сорвалась с опоры и он повис на руках, закусив губу и намертво вцепившись пальцами в скальный выступ, удерживая на весу вдруг оказавшееся очень тяжелым собственное тело. Прошло несколько томительных мгновений, прежде чем ему удалось вновь нашарить ногой спасительную трещину. Обливаясь потом и жадно хватая ртом воздух, он преодолел последние метры и выполз на самый верх.
Вершина скалы представляла из себя наклонную, довольно ровную площадку, словно срезанную огромным ножом. Он перевернулся на спину и некоторое время смотрел на странное небо, испещренное то вспыхивающими, то медленно угасающими зелеными пятнами; таким оно было впервые за все время его пребывания в этом мире. Потом он сел, обхватив руками колени, и перевел взгляд вниз. Синий кисель бесшумно обтекал скалу и сползал в широкую трещину, расколовшую поверхность от горизонта до горизонта; в глубине его дергалось и извивалось что-то темное, непрерывно меняющее форму. Бесшумный колышущийся поток наконец полностью исчез в трещине, оставив за собой взрыхленную почву и измочаленные тела деревьев. По-прежнему было тихо, но не так, как в спящем лесу или в пустой квартире; тишина казалась не простой тишиной, а непримиримой противоположностью, полным отрицанием звука. От такой тишины хотелось выть. Лиловое светило, испустив напоследок ослепительный сноп лучей, провалилось за горизонт, словно сдернутое с небес чьей-то исполинской рукой, но темнее от этого не стало. Зеленые пятна продолжали попеременно вспыхивать и угасать в вышине, и все пространство вокруг скалы приобрело какой-то тревожный оттенок.
