— Люди, пожалуйста, не… — и осыпавшихся с шестерёночным звоном на тротуары.
Толпа бросилась по переулкам, спасаясь от невидимых снайперов.
Робот Иван Петрович, истекая охлаждающе-смазочной жидкостью, прошептал:
— Эх, люди, люди…
Но его снова никто не услышал.
Автор закрыл рукопись и воззрился на десяток слушателей, сидевших перед ним.
— Ну, как? — с надеждой спросил он у литбригады, допивающей кофе и дожирающей служебные рогалики.
Аркаша, начальник «бригантинки», тоже посмотрел на всех, но спросил уже строго:
— Ну, что скажете об этом… «Робополитике»?
Литбригада зашевелилась. Она привыкла потрошить и резать сюжеты любителей. Обычно от них оставались одни опилки. Редкий сюжет шёл в дело, да и то — в финальном тексте о начальном варианте напоминали пара рожек да ножек. Вместо благодарности авторы обычно ужасались.
— Отчётливый парафраз «Чужого в чужой стране».
— Кто станет читать про политику и разоблачения?
— Язык слабоват. А слова сложноваты. «Ошмётки» — кто знает, что это такое?
— А мне понравилось… — Венечка как всегда оригинальничал.
Автор «Робополитика» был одет очень ярко и потрёпанно. Администратор группы Ксения шепнула пиар-аналитику Маре, сидящей рядом:
— Тем, кто сочиняет хорошие книги и ходит в рваных штанах, я бы посоветовала — если бы они пожелали меня выслушать — сначала обзавестись приличными штанами.
Мара хихикнула:
— Хамская мысль!
— Конечно, это Монтень.
Ксения была крепкотелой рослой девицей и коренной москвичкой. Не очень эффектное, но симпатичное лицо вызывало уважение презрительным выражением умных глаз. Мара была попроще, постарше и каждый день приходила на работу с новым цветом волос.
— Что скажет структуратор? — Аркаша зыркнул из-под лба. Авторитетный Матвей, слывший энциклопедистом и знатоком, усмехнулся:
— Был бы я доктором — порекомендовал бы электрошок и флеосодержащие препараты, а так — храню восторженное онемение.
На этом творческая реакция группы необычно рано иссякла.
— Я считаю, что над этим надо подумать! — властно заявил шеф Аркаша.
Ксения удивлённо воззрилась на шефа. Что тут думать? Историю про подмену человека роботом не печатали только ленивые или умные.
Но сотрудники, уставшие к вечеру пятницы, не возражали — чтобы не затягивать совещание.
— Подумать никогда не мешает. Думать — не груши околачивать, не больно, — с усмешкой подытожил текстовик Игорь, лохматый парень в очках и вечных свитерах, переселенец с Урала.
Все испарились на уик-энд. Но шеф кивнул Ксении и поманил её за собой.
В клетке-кабинете шеф тигрино зашагал, горя глазами.
— Вы чего, шеф? — удивилась Ксения.
— «Робополитик» — это золотая жила! — крикнул Аркаша. — Мы пишем роман про политиков и берём с них деньги за позитивное упоминание в нём. За рекламу! И за антирекламу… вернее — за её отсутствие, тоже можно брать… Рекламировать не товары и бренды, а политиков и партии! Дело новое, но перспективное.
Очередная гениальная идея. Ксения пожала плечами и грустно сказала:
— Мелко копнём — не заплатят, крупно копнём — нас самих закопают, шеф.
Аркаша сверкнул цыганским глазом:
— Не руби с плеча, а подумай над этой идеей.
Ксения выбросила эту историю из головы уже в лифте. Подумать? Только не во время личной свободы. Вечер пятницы — лучшее время недели, особенно в разгар лета.
22.2. КсенияСубботним утром Ксения улетела на Цейлон.
Замечательно отдохнула, искупалась раз десять в тёплой, как молоко, воде.
После морского купания и горячего душа хорошо сидеть на балконе в толстом махровом халате — пить кофе, смотреть на море и щуриться на солнце. Сидеть нужно в халате непременно на голое тело.
Ксения обожала Цейлон.
Вечером в воскресенье собралась назад в заснеженную Москву.
В аэропорту Коломбо перед дотошным пограничным контролем маялись человек пять братьев-славян. У окошка стоял бритоголовый красивый парень.
— Географическое гражданство?
— Москва! — гордо сказал парень.
«Сибирский москвич…» — подумала Ксения.
— Юридическая защита?
— Ай-би-эм.
— Есть ещё принадлежности?
— Социальное обеспечение от Швейцарского банка.
— В Швейцарии на пенсии хорошо, — сказал кто-то из очереди. — Парень не дурак.
— Во Флориде лучше, — возразил другой голос. — Я уже перевожу туда свои пенсионные выплаты.
В соседних самолётных креслах беседовали две старушки в платках.
— Я и говорю ей: эх, сватьюшка, вот когда ты приезжала ко мне в гости, то я тебе давала сыр без плесени, свежий! А она только улыбается и своё лопочет…
Возле Ксении сели два гурмана-энтузиаста из Киева. Когда они обсуждали последние новости о мариновании лягушачьих лапок, она ещё терпела. Когда они перешли на лучшие способы жарки белок, Ксения стала искать глазами свободное место в салоне. Как назло, всё обозримое пространство было занято. Когда гурманы заспорили о том, считать полупереваренные водоросли в желудке моллюсков мусором или деликатесом, Ксения позвала стюардессу, доплатила и перешла в первый класс. Иначе бы её одолела не воздушная, а кулинарная болезнь, но с тем же результатом.
Ксения ехала на электробусе по московским улицам. Мостовые были черны, декабрьские снежинки летели редко и сразу таяли.
В почти пустом салоне сидели две очень юные девушки и что-то горячо обсуждали. Потом черноволосая замолчала и жевательно задвигала челюстью, а другая, симпатичная блондинка, сердито воскликнула:
— Вот приму цианид и буду лежать вся в белом и с розой на груди — вот тогда этот гад зарыдает! Да поздно будет!
В этот момент электробус стоял на светофоре, выключив моторы. В салоне стало тихо, поэтому негромкое восклицание блондинки прозвучало отчётливо.
Тётка, сидящая сзади девушек, вдруг бесцеремонно влезла в разговор:
— Как только ты умрёшь, твой сфинктер расслабится и будешь ты лежать не в белом, а с полными и мокрыми штанами, и пахнуть вокруг тебя будет совсем не розами. А тот гад, если и поплачет денёк, то назавтра его утешит живая красотка. Зато ты будешь валяться холодная и в полной темноте.
— Что вы несёте, тётечка? — взвизгнула девушка, оборачиваясь.
— Правду несу, дура! — отрезала тетка. — Двадцать лет в морге работаю и всё знаю про жизнь и несчастную любовь. Жизнь — не побрякушка, на месть её не меняй. Всё можно исправить, всё перемолоть, вот только душу назад в тело не вернёшь — вылетит птицей, и останется одна вонь…
