Озимое бледное небо было вспахано на совесть, облачные клубочки аккуратными рядами шли с севера на юг. Солнце светило меж рядов белой облачной пашни, но было по-зимнему прохладным.
На обочине шоссе стоял столбиком крупный коричневый бобёр и с удовольствием скусывал толстый стебель медвежьей дудки, не обращая внимания на машины.
«Битцевские, — подумал Игорь, — совсем обнаглели…»
И встал на полосу вслед за маленьким грузовичком.
Игорь ехал и с наслаждением вдыхал запах свежего сена. Потом спохватился — откуда в Москве сено? Газоны в столице, конечно, стригут, но пахнет не стриженой травой, а именно сеном — душистым и сухим.
Причём пахнет уже давно! И даже травинки летят в стекло!
Игорь проследил траектории летящих соломинок и понял, что грузовичок, который едет впереди, везёт два огромных рулона сена — наверное, в конно-спортивный клуб.
Так всю дорогу Игорь и ехал в шлейфе сенного дурмана.
Хорошо. И скоро необычно тёплое Рождество. Уже звенят рождественские колокольчики по тротуарам.
На обочине нужного Игорю поворота переливалась светом милицейская машина. Сердитый милиционер уже кого-то клевал, сигналя головными лампочками, и на дорогу не смотрел.
В «бригантинке» Аркаши Потапова кипело производственное утро, осложненное понедельником.
На двери кабинета начальника светилось обычное: «Человек, о чём думает твой крошечный мозг?» Сюжетник Стас сидел за своим столом, лихорадочно набирая что-то на компьютере, и бормотал странную молитву:
— Приди ко мне, Дед Мороз… и подари билет в волшебную страну, где январское солнце плавит разноцветный океанский песок, а из замороженных гор лениво вылезает огненная лава…
Он на секунду разогнул усталую спину и снова стремительно застучал по клавишам:
— …там красные кораллы растут под мягкие звуки гитар, зимние ночи пахнут лилиями, а блондинки из открытых машин улыбаются раскосыми глазами, загорело и длинноного…
И будет там нега и плещущий покой…
Он закончил работу, отправил её кому-то и торжествующе воскликнул:
— Дед Мороз, ты всё успел записать? Пожалуйста, ничего не перепутай!
Видимо, очередной шедевр сотворил. Игорь поздоровался:
— Как жизнь, Стас?
— В вечных творческих судорогах!
Значит, всё нормально, сюжеты рождаются, зарплата светит.
Если Стас отвечал: «Как обычно — по уши в консенсусе…» — то это означало, что шеф очередной сюжет зарезал. Стас угрюмо говорил: «Получен нахлобучник неясной этиологии».
На двери рекламного отдела появились два новых листка с образцами жанра.
Автоинспектор Иван Машнин.
Бригадное утро бурлило и выплёскивало реплики и эмоции.
Аркаша обрушился на огрызающихся идейников:
— Придумайте что-нибудь свежее, острое, бодрящее любого человека!
— Например, туалетную бумагу с перцем?
Текстовик Венечка громко продекламировал:
— О, любимая! Как чудно золотятся на закате твои усы! Ксения зашипела рассерженной кошкой:
— Что это?
— Песнь мартовского кота.
— И где в нашей книге мартовский кот?
— Ну, я подумал, куда-нибудь можно вставить…
— Бездельник! Думал он! Иди и немедленно прогони по компьютеру имена вторых персонажей по параметрам потенциальной популярности и предожидания таргет-группы.
Игорь пробормотал:
— Жил-был человек по фамилии Зазубрин. А жена у него была — Зазубрина. И жили они не гладко, со скрипом…
Структуратор Матвей вышел из кабинета начальства, налил воды в пластиковый стакан и пожаловался в пространство:
— У меня невроз отложенной жизни.
— Отлаженной? — переспросила Ксения.
— Нет, это совсем другой невроз.
Матвей Биверенко, умный и немолодой циник, был структуратором, отслеживающим композиционную уравновешенность и соразмерность книжного текста. «Здесь нужен диалог с двумя шутками, а это описание должно быть сокращено в три раза». Нюх на книжную гармонию у Матвея был звериный, и текстовики с сюжетниками покорно его слушались.
Матвей часто недоговаривал фразу. «Оба толкования проливают». «Это не должно существенно». «Пусть это нас не!»
Но все его понимали.
Когда шеф Аркаша зарубал предложения Матвея, он цедил сквозь зубы: «Ладно, заползём с другого боку. Мы, змеи, люди не гордые…»
Венечка размахивал толстой старинной книгой:
— В словарях, ребята, есть своя большая поэзия! Слушайте: «Рот — полость между верхней и нижней челюстями, имеющая отверстие в нижней части лица». Какой могучий метод освежения текста! Берём штамп, вульгарщину: «Она, страстно мыча, прильнула к нему пылким ртом» — и переделываем: «Она поцеловала его пылким отверстием в нижней части лица». А он, естественно, обнял её «конечностями от плеча до пальцев», нежно прислонив к «верхней части передней стороны туловища». Какой творческий пласт пропадает!
Ксения пыталась вернуть Венечку в рабочее русло:
Я тебя спрашиваю, Венечка, что это такое: «Ночная птица с нечеловеческим терпением кричала под окном»?!
— Это лингвистический шедевр.
— Это лингвистическое слабоумие!
— Ах, не о том я сейчас думаю. Возможно ли счастье без национальной идеи? Вот в чём вопрос… Любая национальная идея должна учитывать интернациональность мира. Беда в том, что, чем меньше калибр, тем сильнее нужно бибикать и мигать огнями. Ведь коллективное — это всегда бессознательное.
— Ой, не говори красиво, а то я тебя не понимаю… — воскликнула Мара.
Сюжетники взяли в клещи лысого идейника за какие-то грехи синопсиса интеллектуальной фантастики, но идейник был опытен — он радостно скалился и ловко отбивался:
— Во-первых, интеллектуальная литература и литература для интеллектуалов — это две большие разницы. Во-вторых, не будем путать интеллектуальность с туманностью. Следы мозга запутывают лишь неуверенные в себе люди. Пора понять, что умные люди — не дураки. В-третьих, почему вы думаете, что прогресс в быту будет бесконечным и непредсказуемым? Тивизор, т-фон и автомобиль оптимальны в главном и меняются мало, потому что они физиологически детерминированы. Глаз, ухо и задница в будущем не изменятся.
