– Они – беженцы, – ответил Джеффри. – Они лишились семей, домов, денег – некоторые, я думаю, даже детей. А мы. Конечно, в оккупированной Франции нам приходилось туго, но ничего похожего на.
– Вот именно. Они – гражданские. А мы – солдаты.
– Нерегулярной армии. Потому нас и отправили сюда, а не в настоящий лагерь для военнопленных. Мне рассказали в Лондоне, что девушку, с которой я впервые прилетел во Францию на «Лизандере», схватили и бросили в женский лагерь под названием Равенсбрюк. И больше о ней никто не слышал. Красный Крест там не работает.
– Ты хочешь сказать, что ее убили?
– Думаю, да.
В тот вечер во время переклички офицер СС спросил, говорит ли кто-нибудь по-французски, и Джеффри, толком не подумав, поднял руку. Ему приказали сделать шаг вперед, конвоир с винтовкой отвел его в стоявшее у ворот лагеря административное здание, и уже по пути туда Джеффри понял, что совершил ошибку. На что он, собственно, надеялся? На работу получше, сидеть в конторе и переводить вместо того, чтобы рыть канавы и получать побои?.. На удобства, которые принесет сотрудничество с врагом? Здесь, в этом месте, никакого «получше» не существовало, конец для всех был одинаков, просто дороги к нему вели разные – одни короче, другие длиннее. Конвоир-эсэсовец ухмылялся, как человек, который все уже знает, да не скажет.
Джеффри получил форменную одежду зондеркоманды – полоски на ней были пошире – и приказ ждать. Уже после полуночи из соснового леса донесся далекий шум поезда. В ночи все поезда звучат одинаково, подумал Джеффри: заунывно, – и в голове его мелькнула строчка из песенки Шарля Трене. Перестук колес и лязг вагонов становились все громче; на фоне освещенных луной облаков показались клубы дыма и пара, затем в темноте обозначились очертания паровоза, замедлявшего ход, приближаясь к станции, и наконец состав из двадцати вагонов вздрогнул и встал у перрона, и паровоз, ахнув, выпустил последний пар. На миг ночь примолкла.
Затем заключенные из зондеркоманды, в состав которой входил теперь и Джеффри, устремились к вагонам для скота, отомкнули их двери, и те с визгом отъехали в сторону по металлическим направляющим. Поезд доставил сюда не лошадей и не коров, а сотни людей – детей, женщин, мужчин, старых, молодых, – они выпрыгивали или вываливались на перрон, прочь от оставшихся позади экскрементов и трупов. Джеффри, у ног которого рычала немецкая овчарка, поторапливал их и старался ободрить. Все прибывшие были французами. «Descendez. Vite. Messieursdames! Vite, s’ilvous plaît»[15]. Какое убожество, думал Джеффри, что он может облагородить свое участие в происходящем всего лишь этим «пожалуйста». Французы так любят свои «пожалуйста», «спасибо», «месье» и «мадам»; мать и ее лиможская родня гордились бы им.
Под поторапливающее рявканье офицеров СС зондеркоманда пинками построила новоприбывших в шеренги. «Les hommes à droite. Les femmes et les enfants à gauche»[16], – кричал Джеффри, переводя приказы с немецкого. Чемоданы, сумки, а то и просто узлы с пожитками, вырванные из рук вновь прибывших, сносили к концу перрона, сваливая в кучу; а оттуда другие заключенные, большей частью женщины, торопливо уносили их в здание вокзала, точно мыши, утаскивающие кусочки сыра сквозь дырку в плинтусе. Приезжие были измучены и испуганы, и все же в лицах многих еще светилась надежда; здесь были мужчины в хороших пальто с желтыми звездами на лацканах, женщины в опрятных платьях, сумевшие сохранить прическу в течение всего долгого пути с Запада. Некоторые держали за руки детей, не отпуская их от себя. Другие уже походили на нищих бродяг, утративших последние остатки сил; они примут любую участь, подумалось Джеффри, лишь бы отдохнуть. Впрочем, большинство воспринимало происходившее стоически и, похоже, надеялось, вопреки лаю собак, плетям и крикам, на торжество некой естественной справедливости; Джеффри видел, что на свое будущее жилье с его крепкими кирпичными строениями и опрятным обликом они поглядывают не без оптимизма.
Первыми удалили женщин с детьми – затолкали в грузовики и увезли куда-то в сторону от главных ворот. Других женщин разделили – насколько мог судить Джеффри, по возрасту и физическому состоянию. Тех, что выглядели трудоспособными, загнали в то же здание, где прежде побывали и они с Трембатом, – предположительно, на бритье голов и дезинфекцию; других, постарше и послабее, тоже погрузили в машины. Одни члены зондеркоманды уже вытаскивали на перрон трупы, другие начали омывать вагоны водой из брандспойтов. Джеффри стиснул зубы и старался не вдыхать глубоко.
Ему велели ехать грузовиком на другой конец лагеря и там ожидать приказаний. Он стоял, держась за задний борт, на металлической подножке, торчавшей над бампером; грузовик, тяжело раскачиваясь, катил по еще не замощенной дороге к белому строению за садом. Здесь находилось что-то вроде временного сортировочного пункта; подгоняемые криками эсэсовцев-охранников заключенные из зондеркоманды старались навести хоть какой-то порядок в толпе привезенных сюда людей.
– Schnell, schnell! – орали охранники.
Один офицер, казавшийся поспокойнее прочих, по-немецки объяснил Джеффри, что тому надлежит сказать:
– Пусть раздеваются, одежду сложить вот здесь. Потом пройти вон в ту дверь, там они смогут принять душ. После чего получат чистую одежду и еду.
Однако слова не шли к Джеффри. Он словно онемел. Утратил все воспоминания о французском языке. Он пытался мысленно вернуться в школу, домой, в Лимож, к матери. Французский, французский. Господи, он же владеет им как родным, куда же подевались слова? Ôtez les vêtements… Dé shabillez-vous… Demain, tout sera bien[17]. Он прочистил горло и крикнул: «Attention!»[18]
Грянул пистолетный выстрел. Рядом с Джеффри повалился на землю заключенный из зондеркоманды, застреленный охранником, выведенным из себя его медлительностью. Женщины закричали, дети заплакали. Никто не понимал, что происходит и что следует делать. Охранники вопили все громче, казалось, еще немного, и они забьются в истерике. В спину Джеффри уперлось дуло винтовки. Schnell! Heraus mit der Sprache! Schnell! Говори! У Джеффри перехватило горло. Он уперся в землю своими деревянными башмаками. Надо говорить, иначе смерть.
– Messieursdames, attention, s’il vous plaît![19]
Ни один из немцев французского не знал, собственно, потому Джеффри здесь и оказался. Он мог сказать что угодно. «Je ne sais pas ce qui vous attend». Я не знаю, что вас ожидает. Сотни глаз смотрели на него. Французы нашли наконец нужного им человека: понимающего, что тут творится, и способного все объяснить.
