— Несколько лет? — Раоден повернулся к темнокожему дьюлу. — Кажется, ты говорил, что раны здесь вообще не заживают.
— Мы можем только предполагать, сюл. Найдешь элантрийца, который доживет до конца вечности и не спятит, — пусть он тебе все подробно разъяснит.
— И сколько люди ухитряются здесь протянуть?
— Год, от силы два.
— Год?!
— Ты думал, что мы бессмертны? Мы не стареем, но это не означает, что мы живем вечно.
— Не знаю. — В голосе Раодена звучало сомнение. — Ты говорил, что мы не можем умереть.
— Правильно, не можем. Но синяки, царапины, сбитые пальцы… Боль накапливается. У всего есть предел.
— Люди кончают жизнь самоубийством? — тихо спросил принц.
— Это невозможно. В основном они валяются в канавах, кричат и стонут. Бедняги руло.
— И сколько ты здесь прожил?
— Несколько месяцев.
Еще одно немыслимое откровение, а мир вокруг Раодена и так трещал по швам. Принц думал, что Галладон прожил в Элантрисе по меньшей мере пару лет. Дьюл говорил о жизни в Эланрисе, как будто город был его домом десятки лет, и он прекрасно ориентировался в гигантском лабиринте улиц.
Раоден перевел взгляд на площадь, но женщина уже пропала неведомо куда. Она могла оказаться кем угодно: горничной во дворце его отца, или компаньонкой богатой купеческой жены, или просто домохозяйкой. Шаод не обращал внимания на статус жертвы; он забирал всех без разбору. И сейчас женщина исчезла, канула в зияющий колодец под названием Эланрис. И он ничем не мог ей помочь!
— И все из-за одного куска хлеба и горсточки вялых овощей, — пробормотал принц.
— Сейчас кусок хлеба кажется чепухой, но подожди несколько дней. Единственная пища, которая сюда попадает, лежит в корзинах новичков. Подожди немного, сюл. Ты тоже узнаешь голод; и надо быть очень сильным человеком, чтобы противиться его зову.
— Но ты же справляешься.
— Не слишком успешно — и я прожил в Элантрисе только несколько месяцев. Я не в силах предсказать, во что голод превратит меня через год.
Раоден фыркнул.
— Ты только дождись, пока истекут мои тридцать дней, а потом можешь оборачиваться кровожадным хищником сколько душе угодно. Мне бы не хотелось обнаружить, что я продешевил с отданным тебе мясом.
После небольшой паузы Галладон рассмеялся.
— Тебя ничем не испугать, да, сюл?
— На самом деле меня пугает практически все, что я здесь вижу. Просто я пытаюсь не поддаваться ужасу, растущему с каждым днем. Стоит мне его осознать, и я полезу прятаться под брусчатку. А теперь расскажи мне про здешние банды.
Галладон пожал плечами и направился внутрь дома, из которого они наблюдали за площадью. Он взял стоявший у стены стул, подозрительно посмотрел его ножки и присел. Стул хрустнул, и дьюл едва успел вскочить, после чего с отвращением зашвырнул стул в угол и уселся на пол.
— Элантрис поделен на три части, сюл: для трех банд. Район старого рынка принадлежит Шаору; ты уже познакомился с его людьми, хотя они были слишком заняты слизыванием грязи с твоих подношений, чтобы представиться, как положено. Дворцом и окрестностями правит Карата — это ее приспешники так вежливо облегчили корзинку той дамы на площади. И последний из главарей — Аанден. Почти все время он проводит в университете.
— Образованный?
— Нет, шустрый малый. Он первым догадался, что многие из старых текстов написаны на тончайшем пергаменте. Вчерашняя классика стала сегодняшним обедом. Коло?
— Идос Доми! — вырвалось у Раодена. — Это ужасно! Старинные свитки Элантриса, которые содержат тысячи текстов! Им же цены нет!
Галладон смотрел на него со страдальческим выражением.
— Сюл, ты хочешь, чтобы я повторил речь о тяготах голода? Какой толк от изысков пера, если от боли в желудке слезы из глаз катятся?
— Это не довод. К тому же двухсотлетний телячий пергамент вряд ли особенно вкусен.
Дьюл передернул плечами.
— Уж всяко получше слизи. Так или иначе, несколько месяцев назад у Аандена, по слухам, закончились свитки. Они пытались варить книги, но ничего не вышло.
— Странно, что они не попытались сварить друг дружку.
— О, они пробовали. К счастью, во время шаода с нами что-то происходит — по всей видимости, плоть мертвецов не слишком приятна на вкус. Коло? Она настолько горька, что никакой желудок ее не удержит.
— Приятно знать, что каннибализм так предусмотрительно выведен из игры, — сухо заметил Раоден.
— Я говорил тебе, сюл. Голод толкает на невообразимые поступки.
— И ты считаешь, что это достаточное оправдание?
Галладон мудро промолчал.
Принц продолжал:
— Ты рассуждаешь о голоде и боли, как будто это силы, которым нельзя противостоять. Если все оправдывать голодом, получается, что стоит убрать привычные удобства — и мы превратимся в животных?
Галладон покачал головой.
— Прости, сюл, но именно так обстоят дела.
— Они должны обстоять по-другому.
Десять лет — не очень долгий срок. Даже при арелонской влажности город не мог обветшать так сильно. Эланрис казался покинутым столетия назад. Дерево гнило, штукатурка и кирпичи рассыпались, даже каменные строения начинали рушиться. И все вокруг покрывала вездесущая бурая слизь.
Раоден наконец приспособился к ходьбе по скользким, щербатым мостовым. Он старался не вымазаться слизью, но без особого успеха. Каждая стена, которой он коснулся, каждый уступ, за который он ухватился, оставляли на нем отметины.
Они с Галладоном шагали по улице, проезжая часть которой была шире любой дороги в Каи. Элантрис был построен с размахом, и, хотя город даже снаружи устрашал своими размерами, только сейчас Раоден начал понимать, насколько он огромен. Они шли уже несколько часов, а дьюл утверждал, что до места назначения еще довольно далеко.
При этом они не торопились. Первое, чему научился Раоден, — в Элантрисе никто не суетился. Все, что делал Галладон, он делал осторожно, точными и размеренными движениями. Малейшая царапина грозила добавить свой голос к песне бесконечной боли; чем осмотрительнее вел себя человек, тем дольше он оставался в своем уме. Так что Раоден следовал за дьюлом и старался подражать его цепкой походке. Стоило принцу в очередной раз заподозрить, что его провожатый чересчур осторожничает, ему было достаточно глянуть на одну из лежащих в канавах и уличных закутках скорченных фигур, и доверие к советам дьюла возвращалось с новой силой.
Галладон называл сломленных болью элантрийцев хоедами. Они теряли разум, и их жизнь продолжалась в муках нескончаемой агонии. Они редко передвигались — видимо, животный инстинкт подсказывал держаться в тени. Большинство страдало тихо, но только немногие хранили полное молчание. Проходя мимо, принц слышал их невнятное бормотание, всхлипывания и стоны. Многие повторяли одни и те же слова, как мантру, которая сопровождала их страдания.
