Второе − от отца. Там был небольшой прямоугольный свёрток с сургучовой печатью и моим именем на коричневой бумаге. Он прислал мне отложенный подарок. «Я обещал подарить тебе всё на свете, сын» − гласила сопроводительная карточка. В свёртке была упаковка цветных мелков.
Мы приступили к делу.
Глава 4. Черное небо белой ночи
В воздух мы поднялись в четыре утра. Распыление реагентов началось точно по графику, и к вечеру небо было нужного оттенка. Часов в шесть пополудни, под нами, в городе, раздался оглушительный треск, который, впрочем, не был лишен некоторой мелодичности. Здания, одно за другим стали отрываться от земли.
Они поднимались вверх, как воздушные шарики, прикреплённые к земле вместо тонких трогательных ниточек сверхпрочными цепями. Одни поднимались выше, другие оставались ниже, но все они − все без исключения, стремились ввысь, стремились к верхней границе атмосферы, как привязанные к морскому дну буйки стремятся вырваться за пределы плена водной глади.
Тело покойника парило на большой платформе в центре поднявшегося вверх для прощального парада, города. Я так никогда и не увидел его лица. Реагенты, продолжая взаимодействия, визуально сгущали несуществующие в действительности сумерки. Наши баллоны с сжиженным газом, как и баллоны Энкорры почти опустели, работа была закончена. Было темно. И стало тихо.
Вся моя команда, которая казалась мне сейчас такой многочисленной, собралась у смотрового стекла. Я сделал всем чаю, благо в моём исполнении всё было более, чем безопасно, и мы стали ждать.
Мы ждали прилюдного погребения механоида, с которым я имел наиболее близкий набор генов так, как маленькие дети ждут новогоднего салюта − совершенно волшебного и совершенно мистического события, которое перенесёт их из одного года в другой, сделает старше и мудрее одним росчерком света попрёк притихшего звёздного неба.
Вай-Вай села Реку на колени и положила ему голову на плечо. Я смотрел на эту парочку − было мне одиноко. Я не мог перестать думать о Сайрике. Запустил руку в карман, нащупал письмо, но открыть и прочесть опять испугался. Конечно, Дивен мог мне сказать, в чём я был не прав − такие как он, всё всегда знают наперёд. Но, глубоко в душе, сам я не понимал в чём виноват − я любил её, я работал ради неё как проклятый, я хотел, чтобы у нас всё было хорошо, и я точно знал, что она понимает меня. Она понимает зачем нужно разрисовывать небо.
Глядите − вот есть механоиды − их жизни скоротечны и порой не подвластны им. Многим из нас так сложно выразить чувства словами или жестами, или даже рисунком. И мы − живые мыслящие существа, мы можем создавать − мы можем творить, и наша немощь может быть выражена, отражена, может стать реальной таким бесчисленным множеством прекрасных, удивительных способов… мир − это огромный часовой механизм и всё важно в нём − каждая складочка на ножках карапуза, каждая морщинка на старческих руках. Но только если мы поделимся этим с кем-то ещё. Что стоит самое гениальное открытие, если о нём так никто и не узнал?..
И поэтому я должен раскрашивать зори − это важно − это часть бесконечного прекрасного водоворота выражения чувств. Такие как я, дают слово немым, возвращают слепым дар видеть − мы… мы делаем этот мир более завершенным. И Сайрика понимала это, она понимала меня, но отчего же так доконали её наши разлуки? Неужели же не верила она в глубине своей души, что я люблю её? Мне стало холодно и страшно от этой мысли, я вдруг подумал опять, что никогда уже не поцелую её между механических пальчиков.
Дивен положил мне руку на плечо, я взглянул на него, сокрушенно и виновато вздохнул, и улыбнулся. Там, внизу, погребальный костёр зажегся. Теперь нужно было успокоиться, подумать о вечном. Расслабиться. Всё удалось.
Огонь танцевал, пожирая тело великого мечтателя, с которым я никогда уже не познакомлюсь. Оранжевые языки пламени танцевали как мучимые ветром огромные шелковые шали. Вверх и вверх летели искорки и прогорали посреди парящего в небе города.
Внезапно загорелось ещё несколько костров. Языки огня начали перепрыгивать с одного двора дома на другой словно струи воды танцующих фонтанов. Они разгорались и гасли безвредно для города, переплетались в воздухе, словно танцоры, ласкали друг друга, как преступные любовники, пожираемые страстью. Несколько домов, оторвались от своих привязей и устремились вбок, меняясь местами постепенно уходя вверх, их ловили другие цепи и подтаскивали вниз в такт музыке. Танцующий город исполнял последний прощальный вальс для своего создателя, скользя по воздуху в сари из огня и ветра.
Я поперхнулся чаем, и прохрипел:
− Вниз! − закашлявшись, я не смог продолжить дальше фразу, которую хотел выстроить нецензурно. Дивен услужливо похлопал меня по спине, я прокашлялся и заорал уже во всю глотку, кинувшись к мостику, − Вниз, Рек, вниз!
Нужно сказать, что парень меня опередил, и уже выполнял то, что я только хотел ему приказать.
Дивен и, сброшенная Реком с колен, Вай-Вай что-то у нас пытались выяснить, глядя, как мы опускаем судно, но что тут объяснять − огненная феерия, не место для дирижаблей − у нас под оболочкой − легко воспламеняющий газ, и не важно, что за дирижабль − большой или маленький − Лёгкая или Энкорра − огонь − это смерть для судна и возможно − для экипажа.
Кстати, об Энкорре − я глянул на них − ребята также начали снижаться. По моей просьбе, Дивен проглядел все присланные нам бумаги, об огненной феерии не было сказано ни слова. Нас не предупредили, а мы остались в воздухе, на всякий случай. Случайность ли это была, небрежность, или город точил на ПОРЗ зуб − я не знаю, но мы были в опасности.
Спуститься для дирижабля − простая задача, но город под нами постоянно менялся − здания перемещались вверх, вниз, вправо и влево, и мы, так получалось, плыли посреди городских улиц и сполохов огня. Энкорру я потерял из виду, и волновался за дирижабль.
На Лёгкой, не считая музыки, приглушенно доносившейся снаружи, была относительная тишина − только моторы работали. Все, должно быть закрепились, как могли, и смотрели, как я правил. Оставалось немного, когда я услышал тот звук, который не нравился мне раньше. Я отправил Река смотреть что с мотором, но раньше, чем парень добрался до него, неприятный тон перешел в скрежет. Руки мои похолодели, а потом наступила настоящая тишина.
− Сдох! − крикнул Рек из моторного, − мастер, мотор умер! − погребальные гимны бросились в гондолу на место звуков двигателей.
Нас несло безумными ветрами от танцующих зданий. Я мог только править, но уже не выбирать куда плыть. Пальцы стали каменными. Внезапно, прямо перед нами вынырнула из сужавшегося переулка Энкорра, нас понесло на неё, ребята попытались уйти выше, и я с ужасом увидел, как огненный поток направляется к их оболочке. Я смотрел на это совершенно молча, недвижимо.
