– Примерно то же, – ответил Раин, поднимаясь. Если только окружающая атмосфера непригодна для дыхания, то ракета – единственная надежда. – Он сердито засопел. – Откровенно говоря, шлема все-таки снимать не хочется: что-то не верю я, чтобы здесь был кислород…
Сенцов утвердительно кивнул, потом, набравшись снова сил для разговора, сказал:
– Но по логике, если сейчас здесь живых нет, то должна быть инертная атмосфера – что-нибудь вроде благородных газов. Автоматам кислород не нужен, а в инертной атмосфере машины лучше сохраняются. Металл здесь есть, но следов окисления – никаких…
– Все равно проверить нам нечем, – сказал Раин.
– Вот – не додумались взять карманные анализаторы…
Раин хотел промолчать, но чувство справедливости победило, и он ответил:
– Они ни к чему были… Такое не предусматривалось…
– Не предусматривалось… Зато предусматривались непредусмотренные обстоятельства, – сказал Сенцов. – Особая необходимость предусматривалась…
Сенцов говорил все ленивее, точно засыпая после хорошего обеда. И вдруг Раину пришло в голову, что Сенцов нарочно задерживает дыхание, чтобы при разговоре не был слышен его тяжелый хрип. Хрипения действительно не слышалось, зато временами в наушниках что-то пощелкивало. Астроном понял, что Сенцов, чтобы не расстраивать его, отключал рацию и, видимо, следил за губами собеседника, чтобы включить, как только тот заговорит… У Раина перехватило горло – ему вдруг стало как будто даже стыдно того, что у него, судя по манометру, должно было хватить дыхания еще на пятнадцать, а может двадцать минут.
– Пошли к ракете! – решительно сказал Раин.
Сенцов попытался подняться, но ноги его подогнулись. Он все же удержался на ногах, и Раин почти поволок его к заднему, низкому концу эстакады.
Было ясно, что Сенцову не взобраться – на такое усилие он сейчас не был способен. Раин тоже был не в состоянии поднять товарища на двухметровую высоту, хотя при нормальном дыхании сделал бы это одной рукой: Сенцов во всем снаряжении весил здесь не более двадцати килограммов… Поэтому Раин оставил Сенцова сидеть, только прислонил спиной к первой опоре эстакады и включил его прожектор на полный накал, чтобы командир не чувствовал себя одиноким; экономить энергию сейчас уже не имело смысла…
Затем он осмотрелся. Маловероятным казалось, что хозяева ракеты попадали в нее, вспрыгивая на эстакаду. Однако размышлять по этому поводу, не говоря уже о поисках подъемника, было некогда.
Собрав силы, Раин прыгнул, ухватился рукой за платформу, затем уцепился второй рукой и подтянулся. В скафандре это было явно труднее, чем в тренировочном костюме, и усилие истощило его. Взобравшись на слегка вогнутую поверхность, он не решился встать на ноги и, тяжело дыша, пополз к ракете на четвереньках.
Ему казалось, что прошло очень много времени, пока он полз так – по платформе к ракете, а потом – вдоль ракеты.
Единственный шанс на спасение заключался в том, что ракета окажется не автоматической или телеуправляемой, а предназначенной для живого экипажа. Это означало бы, полагал Раин, что экипаж ракеты дышал когда-то кислородом, а раз так – какие-то остатки его могли сохраниться в резервуарах… О том, как он найдет эти резервуары в достигающем, пожалуй, сотни метров в длину корабле, Раин сейчас не думал: это отвлекло бы его от главной задачи.
А главная задача сейчас – найти люк, который должен помещаться где-то не слишком высоко: ведь экипаж (опять-таки, если он вообще был) когда-то выбирался из него. Подсознательно Раин был уверен, что экипаж все же был. Он очень удивился бы, если бы ему сказали, что эта подсознательная уверенность основывалась на внешнем виде ракеты: ее совершенные формы невольно наводили на мысль, что только для людей (так Раин, не мудрствуя лукаво, называл про себя марсиан – строителей спутника) было создано это произведение опыта и вкуса.
…Он испугался, что прошло уже очень много времени, пока он полз и полз вдоль ракеты, а люка все не было. Он остановился, вспомнив, что несколько минут тому назад уже думал об этом, и снова пополз. Конечно, люк мог находиться и на противоположной стороне. В таком случае пришлось бы обогнуть ракету и назад двигаться вдоль другого борта. Это заняло бы слишком много времени. И так уже прошло слишком много времени…
Раин глубоко вздохнул и, придерживаясь за борт ракеты, медленно поднялся на ноги. Идти по вогнутой поверхности платформы было нелегко, от начавшегося кислородного голодания кружилась голова, но все-таки так получалось гораздо быстрее, чем на четвереньках.
Раин шел, ведя левой рукой по обшивке корабля. На ней не было заметно никаких следов от ударов микрометеоритов, ни одной царапины – идеально полированная поверхность; придерживаться за нее было трудно, но Раин шел вперед, пока его напряженные пальцы, скользившие по металлу, не наткнулись на какую-то неровность.
Раин остановился. Оглушительно заколотилось сердце. Люк? Он повел пальцами по едва заметной бороздке. Она уходила вверх насколько хватало роста, и выше… Тогда он присел, пошарил внизу – бороздка, плавно изгибаясь, поворачивала направо. Он следовал за ней, пока она метра через полтора снова не повернула плавно вверх. Не было сомнения – это был люк, но закрытый наглухо.
Раин присел на корточки, привалился к ракете, закрыл глаза. Следовало сообразить, каким образом можно открыть люк – учитывая, что для космической ракеты способ этот не мог быть слишком простым. В следующие пять минут он перепробовал все способы, которые подсказывала ему память. Но эти попытки не принесли никакого успеха.
Тогда он передохнул, собираясь с мыслями. Как всегда, когда лобовое решение проблемы оказывалось невозможным, он начал искать обходные пути. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы применить силу. Раин на минуту представил себе, как пробивался бы он через люк, скажем, своей ракеты – через люк сверхпрочной стали, крепко вжатый в гнездо могучими рычагами. Такая задача была бы не под силу даже самому квалифицированному взломщику несгораемых шкафов. Была раньше такая специальность, теперь приемы этого несколько своеобразного ремесла были утеряны, да и они сейчас не помогли бы…
Еще бесконечно долго, как ему самому показалось, мысль его напряженнейше искала хоть малейшую возможность проникнуть в чужой корабль… Наконец ему пришлось честно сказать себе, что больше ничего придумать он не в состоянии и в ракету ему не пробраться.
Тогда он неторопливо – сейчас время больше уже не имело значения – опустился на поверхность эстакады и улегся, устраиваясь поудобнее; полированный борт нависал над ним, закругляясь вверх. Раин закрыл глаза. В скафандре было тепло, кислород еще подавался из баллона – последние капли, наверное… На миг захотелось сразу прекратить подачу, чтобы не было этих, самых тяжелых, самых последних минут… Он уже протянул было руку к кранику и не испытал при этом никакого ужаса и никакого страха смерти, а просто глубокую усталость, какая бывает, когда человек честно выполнил свою нелегкую, но интересную работу, и только закончив ее, понял наконец, как он устал, и уже не может и минуты протянуть без отдыха.
