Вот эти живые бусинки шевельнулись и медленно, точно подчиняясь какой-то единой команде, двинулись ко мне…
Я с грохотом захлопнул тяжелую металлическую дверь, задыхаясь от омерзения и ужаса, открыл наружный выход и выскочил на залитую солнцем улицу. Успокоился я, только забравшись в свой вездеход и закрыв за собой люк.
«Что за страшная смертельная сила погубила даже тех, кто спасался в надежном бомбоубежище? Отравляющие вещества еще невиданных свойств и концентрации? Но тогда погибли бы и крысы. А эти мерзкие животные благоденствуют…»
Еще в Багане я понял, что радиация на крыс почему-то не действует. Очевидно, и здесь город погиб от смертоносной гибельной радиации. А ее давала только недавно изобретенная, так называемая «чистая бомба», убивающая все живое и оставляющая в целости машины, дома, всякие ценности.
Я включил анализатор и убедился в очень высоком уровне радиации. Да, это была та самая проклятая бомба, против излучений которой были бессильны даже радиационные фильтры, установленные в убежищах.
И еще я подумал, что, действуя без защитного костюма, я неосторожно получил еще какую-то дозу рентген. Они постепенно накапливаются в моем организме, пока не составят роковую сумму. И тогда…
Поспешно достал и глотнул сразу три «спасительные» таблетки.
Чем ближе я подъезжал к Селии Великолепной, столице нашего Фиолетового государства, тем острее становилась моя тревога о судьбе Ва и Пе. Тысячи километров я уже проехал по изувеченной атомными и нейтронными взрывами, обдуваемой гибельными радиационными ветрами земле — и ни разу не встретил живых, здоровых, не обиженных войной людей. Я встречал только развалины и трупы, только больных и умирающих людей. И я понимал, что, если бы с моими близкими все было благополучно, это было бы удивительным подарком судьбы. Я радовался тому, что мои отец и мать не дожили до этих черных дней, что они спокойно скончались в своих постелях и их похоронили как положено.
Иногда я включал радио. Оно или молчало, или болтало какую-то трудно понимаемую чепуху. Какой-то сумасшедший изо дня в день транслировал по своему радиопередатчику танцевальные мелодии. Потом он замолк, наверное, умер. На другом диапазоне я как-то услыхал слащавый голос какой-то проповедницы, призывавшей всех «приблизиться к богу», взаимно простив все грехи. Только один раз я услыхал что-то вроде военной сводки — какой-то болван из синих расписывал свою победу над нашими, но о масштабах этой победы можно было судить по его сообщению:
— В этой схватке мы потеряли три человека, а потерн противника составили около двадцати солдат и офицеров.
Очевидно, на опустошенной земле было уже некому и нечем воевать. Война съела саму себя, и в ней не оказалось победителей, были только побежденные. Впрочем, победителями стали крысы — мерзкие грызуны, на которых не действовала радиация.
За эти дни я насмотрелся столько ужасов, что думал, будто уже ничто не сможет потрясти меня. Но я был поражен, увидев, во что превратили атомные взрывы нашу столицу.
До войны она звалась Селией Великолепной. И действительно, на всей Желтой планете не было города прекраснее. Широкие проспекты утопали в зелени и цветах. Гигантские многоэтажные здания не казались мертвыми скалами, потому что на высоте пяти-шести этажей они сужались, а на полученных широких ступенях тоже были разбиты цветники, среди которых медленно ползли ленты тротуаров-эскалаторов. Здания были облицованы многоцветным полированным камнем. Ночами улицы переливались световыми волнами — розовыми, голубыми, светло-зелеными, потому что стеклянная брусчатка, которой были вымощены площади и улицы, подсвечивалась снизу скользящими цветными огнями.
Сейчас города не было. Был хаос закопченных мертвых развалин, груды уже тронутого ржавчиной оплавленного и искореженного металла; черный тлен и пепел. Кое-где утесами поднимались, темнея пустыми глазницами окон, наиболее прочные скелеты бывших прекрасных зданий. В могильной тишине монотонно и визгливо поскрипывал под порывами ветра нелепо задравшийся лист кровельного железа — остаток какой-то крыши. Развалины были пустыми и мертвыми.
Но вот на серой груде покореженного бетона я уловил какое-то движение. Две огромные крысы лениво прогуливались по бетонной балке. Потом они сели столбиками и стали охорашиваться, причесывая лапками усы. Я рванул из кобуры пистолет и двумя точными выстрелами прервал прогулку наглых животных.
В солнечной тишине выстрелы прозвучали странно и нелепо.
Я помнил адрес дома — «гнездышка», которое заботливо оборудовала моя Ва, и хорошо знал столицу. Домик находился на противоположной окраине, на Двенадцатой улице Садового района.
Проехать через город было невозможно, и я решил обогнуть Селию с юга, по окружной дороге. Я вел вездеход, стараясь не смотреть на развалины. И все же иногда бросал на них взгляд и узнавал остатки знаковых зданий. Вон та полуобвалившаяся черная башня — то, что осталось от всемирно известной Национальной библиотеки — прекрасного здания, облицованного дымчато-зеленым дорогим камнем. В нишах этого здания стояли скульптуры великих писателей и поэтов. А вон та бесформенная груда руин, на вершине которой видна случайно уцелевшая огромная каменная фигура человека, — это остатки нашего театра. Каменная фигура, нелепо застывшая в падении и лишенная головы, — это останки тридцатиметровой статуи Фа, великого Фа, актера и драматурга, основателя нашего театра.
Восточная окраина Селии пострадала от атомного взрыва меньше, чем другие районы, — очевидно, бомбы были сброшены на западный промышленный район и центр города. А здесь, в Садовом районе, домики уцелели, только со многих были сорваны крыши. Кое-где зеленели полуобгоревшие деревья. Проезжая по широкой Двенадцатой улице, я заметил людей, возившихся за изгородями возле домиков. Услыхав шум двигателя вездехода, они по-птичьи вытягивали шеи и поворачивались лицом к улице, и тогда были видны их лица с глазами, заплывшими белой слизью.
Вот и домик под номером сто семьдесят два. Чуть потемневшая каменная ограда с решеткой поверху, Железные ворота, тронутые ржавчиной. С волнением я нажал кнопку, и передо мной раскрылась неширокая калитка. Во дворе — опаленные огнем деревья, рыжие, иссохшие кусты и трава, восьмиугольный бассейн, в котором не было воды и на дне виднелась какая-то бурая плесень.
Домик уцелел полностью, только в рамах не было стекол. Я толкнул дверь, и она с гулким скрипом раскрылась. В небольшом холле все носило следы поспешного бегства — груды одежды, валявшиеся на полу, детская игрушка — большой, нарядный пластмассовый солдатик, детская самоходная коляска, какие-то книги.
