Хьюмэн оцепенел на мгновение.
— Скажи ей.
Какое-то время он был в смятении; затем, очевидно, решил, что из этих двоих Эндер менее опасен.
— Она не говорила «святой».
— Говори мне то, что она говорит, как можно точнее, — попросил Эндер.
— Если ты не святой, — недоумевал Хьюмэн, — то как ты узнал, что она говорит на самом деле?
— Пожалуйста, — настаивал Эндер, — будь правдивым.
— Тебе я все переведу точно, — ответил Хьюмэн. — Но когда я говорю с ней, она слышит мой голос, поэтому я должен говорить твои слова осторожно.
— Говори правдиво, — сказал Эндер. — Не бойся. Это очень важно, чтобы она в точности знала, что я сказал. Скажи ей это. Скажи, что я прошу простить тебя, если ты будешь говорить с ней грубо, но я грубый фрамлинг, и ты должен переводить в точности то, что говорю я.
Хьюмэн закатил глаза, но повернулся к Крикливой и перевел.
Она кратко ответила. Хьюмэн перевел:
— Она говорит, что ее голова сделана не из корня мердоны. Конечно, она понимает это.
— Скажи ей, что люди никогда не видели таких больших деревьев. Попроси ее объяснить, что жены делают с этим деревом.
Уанда была в ужасе.
— Вы всегда переходите сразу к делу, не правда ли?
Но когда Хьюмэн перевел слова Эндера, Крикливая немедленно подошла к дереву, коснулась его и начала петь.
Сейчас они были ближе к дереву и могли видеть, что за существа копошатся на коре. Большинство из них не превышало в длину пяти сантиметров. Они были похожи на зародышей, хотя их розоватые тела были покрыты пушком темного меха. Глаза их были открыты. Они лезли друг на друга, пытаясь подобраться к пятнам чего-то, напоминающего сохнущее тесто, которые покрывали ствол.
— Пюре из амаранта, — пояснила Уанда.
— Дети, — сказала Эла.
— Не маленькие, — подтвердил Хьюмэн. — Эти уже почти могут ходить.
Эндер подошел к дереву, протянул руку. Крикливая тут же замолкла. Но Эндер не остановился. Он потрогал пальцами кору возле маленькой свинки. Она задела его, перелезла через руку, прицепилась к нему.
— Как его зовут? — спросил Эндер.
Испуганный Хьюмэн торопливо перевел вопрос, а затем и ответ.
— Это мой брат, — сказал он. — Он не получит имени, пока не научится ходить на двух ногах. Его отец — Рутер.
— А мать? — спросил Эндер.
— А, у маленьких матерей не бывает имен, — ответил Хьюмэн.
— Спроси ее.
Хьюмэн спросил. Она ответила.
— Она говорит, что его мать была очень сильной и смелой. Она очень потолстела перед тем, как родить пятерых детей, — Хьюмэн коснулся лба. — Пять детей — это очень хорошо. И ей хватило жира, чтобы прокормить их всех.
— Это его мать приносит пюре, которое они едят?
Хьюмэн был потрясен.
— Глашатай, я не могу сказать это ни на каком языке.
— Почему?
— Я сказал тебе. Ей хватило жира, чтобы прокормить пятерых детей. Положи обратно маленького брата, и пусть жена поет дереву.
Эндер приложил руку к стволу, и маленький брат тут же уполз. Крикливая продолжила свою песню. Уанда была сердита на Эндера, но Эла была явно возбуждена.
— Вы не понимаете? Новорожденные питаются телом своей матери.
Эндер с отвращением отодвинулся от дерева.
— Как ты можешь говорить такое? — спросила Уанда.
— Посмотри, как они копошатся на дереве, как маленькие мачос. Должно быть, они и мачос были конкурентами, — Эла показала на часть дерева, на которой не было амарантового пюре. — Из дерева течет сок через эти трещины. До десколады здесь, наверное, были насекомые, которые питались соком, а мачос и маленькие свинки их ели. Поэтому свинки смогли соединить свои генетические молекулы с деревьями. И не только дети жили здесь, но и взрослым свинкам все время приходилось лазить на деревья, чтобы отогнать мачос. Даже когда появились другие источники пищи, они все равно были привязаны к этим деревьям своим жизненным циклом. Задолго до того, как они стали деревьями.
— Мы изучаем общество свинок, — сказала нетерпеливо Уанда, — а не далекое прошлое их эволюции.
— Я занимаюсь деликатными переговорами, — сказал Эндер. — Пожалуйста, потише. Попробуйте изучать то, что можете, без проведения семинара.
Пение достигло кульминации; на стволе дерева появилась трещина.
— Они собираются свалить для нас и это дерево? — в ужасе спросила Уанда.
— Она просит дерево открыть свое сердце, — Хьюмэн коснулся лба. — Это материнское дерево, единственное в нашем лесу. Ничто не должно случиться с ним, иначе все наши дети будут рождаться в других деревьях, а наши отцы умрут.
Теперь к голосу Крикливой присоединились голоса других жен, и вскоре в стволе появилось широкое отверстие. Эндер немедленно встал перед отверстием. Внутри было темно и он ничего не видел.
Эла сняла с пояса фонарь и подала ему. Уанда немедленно схватила ее за руку.
— Машина! — сказала она. — Сюда это приносить нельзя!
Эндер взял фонарь из руки Элы.
— Барьера больше нет, — сказал он, — и теперь все мы можем заниматься «сомнительной деятельностью».
Он направил фонарь вниз, включил его, затем отрегулировал так, чтобы свет был мягким и рассеянным. Жены о чем-то заговорили, а Крикливая прикоснулась к животу Хьюмэна.
— Я говорил им, что ночью вы умеете делать маленькие луны, — сказал он. — Я говорил им, что вы носите их с собой.
— Можно ли мне направить этот свет в сердце Дерева-Матери?
Хьюмэн спросил Крикливую, и она протянула руку за фонарем. Затем, держа его в дрожащих руках, она тихо запела и слегка наклонила его так, что немного света попало в отверстие. Почти сразу она вздрогнула и повернула фонарь в другом направлении.
— Свет слепит их, — сказал Хьюмэн.
В ухе Эндера раздался шепот Джейн:
— Звук ее голоса резонирует внутри дерева. В ответ на свет тембр отраженного звука изменился, появилось больше высоких частот. Дерево отвечает, используя звук ее собственного голоса.
— Ты что-нибудь видишь? — тихо спросил Эндер.
— Опусти меня ниже и поднеси к отверстию, проведи поперек.
Эндер медленно провел головой вдоль отверстия. Джейн описала то, что она видела. Эндер долго неподвижно стоял на коленях. Затем он повернулся к остальным.
— Маленькие матери, — сказал он. — Там, внутри, маленькие матери, беременные. Не больше четырех сантиметров в длину. Одна из них рожает.
— Вы можете видеть своим камнем? — спросила Эла.
Уанда присела рядом с ним, безуспешно пытаясь что-то разглядеть внутри.
— Невероятный половой диморфизм. Самки достигают зрелости в младенчестве, рожают потомство и умирают.
Она обратилась к Хьюмэну:
— А те малыши на поверхности дерева — братья?
Хьюмэн перевел вопрос Крикливой. Она протянула руку, сняла довольно большого младенца, сидевшего на коре возле отверстия и пропела несколько слов.
— Это молодая жена, — пояснил Хьюмэн. — Когда она вырастет, она будет вместе с остальными женами ухаживать за потомством.
— Здесь только одна? — спросила Эла.
Эндер поежился и встал.
— Эта стерильна, или просто ей не давали спариваться. Она не могла иметь детей.
— Но почему? — спросила Уанда.
— Отсутствует канал для выхода новорожденных, — сказал Эндер. — Они прогрызают путь наружу.
Уанда тихо пробормотала молитву.
Эла же была все больше заинтересована.
— Удивительно, — проговорила она. — Но если они такие маленькие, как же происходит оплодотворение?
— Мы относим их к отцам, естественно, — сказал Хьюмэн. — А ты как думала? Ведь отцы не могут прийти сюда, не правда ли?
— Отцы, — сказала Уанда. — Так они называют самые уважаемые деревья.
— Это верно, — кивнул Хьюмэн. — Отцы созревают в своей коре. Они кладут свою пыль на кору, в сок. Мы относим маленькую мать к отцу, которого выбирают жены. Она ползает по коре, и пыль из сока попадает в ее живот и заполняет его малышами.
Уанда без слов показала на маленькие выступы на животе Хьюмэна.
— Да, — подтвердил Хьюмэн. — Это для того, чтобы нести их. Брат, которого избрали, кладет маленькую мать на них, и она крепко держится всю дорогу до отца. Это самое большое удовольствие в нашей второй жизни. Мы бы носили маленьких матерей каждую ночь, если бы только могли.
Крикливая запела громче, и отверствие в Дереве-Матери начало закрываться.
— Все эти самки, маленькие матери, — спросила Эла, — мыслящие ли они?
Этого слова Хьюмэн не знал.
— Они не спят? — спросил Эндер.
— Конечно, — ответил Хьюмэн.
— Он имеет в виду, — пояснила Уанда, — могут ли маленькие матери думать? Понимают ли они язык?
— Они? — переспросил Хьюмэн. — Нет, они не умнее кабры. И лишь немного умнее, чем мачос. Они умеют только три вещи: есть, ползать и держаться за братьев. Те, что ползают снаружи, начинают учиться. Я помню, как я ползал по Дереву-Матери. Значит, у меня уже была память. Правда, мало кто помнит себя так рано.
