57
Наконец они пришли забрать его из камеры. Он чувствовал себя бесконечно грязным, когда его затолкали в одну из голых серых камер для допросов в задней части подвала, где еще при императоре допрашивали безымянных несчастных.
– Ваше имя?
– Ойген Леттке, – ответил он. Что за нелепый вопрос. Как будто могли быть какие-то сомнения на этот счет!
– Родились?
– 19 апреля 1914 года, в Берлине.
– Член партии?
– Да.
– Как давно?
– С 17 февраля 1930 года.
– Партийный номер?
Леттке попытался вспомнить.
– Не помню.
Должно быть, виной всему голод. Он не ел со вчерашнего утра, не мог спать из-за голода, чувствовал себя слабым и опустошенным…
– Герр Леттке. – Тип с уродливым шрамом на лбу, сидевший напротив него, теперь принял другой, более мрачный тон. – Одна женщина, которая с августа сидит у нас в тюрьме, после ареста дала показания, согласно которым вы шантажировали ее угрозой обнародовать изобличающую информацию о ее личной жизни, чтобы принудить к половому акту с вами. В то время данное утверждение не проверялось, но сегодня оно предстает в другом свете, учитывая ту информацию, которую мы узнали из журналов ваших действий. Что вы на это скажете?
Леттке уставился на мужчину. Это все страшный сон, не так ли? Это должно быть страшным сном! Цецилия, разумеется. Черт возьми – он должен был догадаться, что не следует доносить на эту бабу!
– Герр Леттке?
Он ошеломленно покачал головой.
– О ком идет речь? Как зовут эту женщину?
Мужчина со шрамом поднял брови.
– Вы мне скажите.
– В любом случае это ложь.
– Ложь?
– Да. Это неправда.
– Зачем кому-то утверждать нечто подобное о вас?
– Не знаю.
Рядом с мужчиной лежала коричневая папка для документов: ее Леттке заметил только сейчас. Голод. В нем причина. Ему казалось, что в любой момент он может упасть без сознания.
Возможно, не такая уж и плохая идея…
– Если это так, тогда объясните мне то, что содержится в этих документах, – сказал мужчина, открывая папку и вынимая бумаги. Распечатки запросов СЯЗ. Списки, в которых отдельные строки были отмечены цветным карандашом. Фотографии. – Вы были в Берлине 22 августа, согласно бронированию места в поезде Рейхсбана. В гостинице «Кайзерхоф» – об этом свидетельствуют изображения с камер наблюдения, которые были изъяты, поскольку в тот день жена промышленника Альфреда Шметтенберга, Цецилия Шметтенберг, в результате анонимного донесения обнаружена в крайне компрометирующей ситуации в своем гостиничном номере. Из журналов ведомства следует, что в предшествующие недели и месяцы вы усиленно наводили справки в отношении фрау Шметтенберг; помимо прочего, в то же утро от имени фрау Шметтенберг вы отправили электронное письмо ее любовнику-еврею, использовав технические средства своего места работы для получения доступа к учетной записи электронной почты фрау Шметтенберг, что позволило вам притвориться ею.
Всё. У них было все, они знали все, держали его в своих руках, точно так же, как держали всех и каждого. При других обстоятельствах было бы чуть ли не смешно: все то, что он с таким удовольствием использовал для собственного удовлетворения, теперь обернулось против него.
Существовало ли в конце что-то вроде торжества справедливости? Что-то вроде силы судьбы?
Страшная мысль.
– Герр Леттке?
Он вздохнул.
– Я был в Берлине – это правда. А также я был в гостинице «Кайзерхоф», в ее комнате. Я знал из данных бронирования, что она там, и из ее электронных писем, что у нее назначена встреча с любовником. Но я не насиловал ее. Это ложь.
– Она была голая, прикованная к постели. Вряд ли она сама это сделала.
Леттке провел обеими руками по лицу, по волосам, до затылка. Как будто хотел удостовериться, что он все еще там.
– Ладно. Я хотел ее изнасиловать. Но я… я этого не сделал.
– Почему же?
– Потому что… в последний момент восторжествовали моральные принципы. – Они явно на это не купятся. Но он был полон решимости унести правду с собой в могилу.
– Моральные принципы.
– Так бывает.
– Тогда почему вы ее не развязали?
– Я уже не помню. Я… ну, можно сказать так: в панике сбежал.
– Анонимный звонок сделали вы?
– Да.
– Почему?
У Леттке возникло сбивающее с толку чувство, что даже в такой безвыходной ситуации он вдруг снова почувствовал почву под ногами.
– Я… я не хотел, чтобы ей сошел с рук расовый позор.
– Хм-м, – промычал мужчина и сделал какие-то записи.
Затем он спросил:
– А почему вы хотели изнасиловать фрау Шметтенберг?
– Не хочу ничего говорить по этому поводу, – заявил Леттке.
– Вы отказываетесь давать показания?
– По этому вопросу. Да.
– Хм-м, – снова промычал мужчина и снова что-то записал.
Затем Леттке отвели обратно в камеру.
* * *
На следующее утро Ойген Леттке получил завтрак, состоявший из хлеба, варенья и кофе, после чего его снова повели в комнату для допросов. На этот раз им занялся лично оберштурмбаннфюрер Шнайдер.
– Журналы ваших действий свидетельствуют о том, что вы, вероятно, совершали столь же бесчестные поступки во многих других случаях, с той лишь разницей, что пострадавшие женщины молчали, – начал он. В его глазах, казавшихся стеклянными, поблескивало что-то похожее на зависть, как показалось Леттке. – Поскольку у нас есть более важные дела, чем работа над вашими проступками, мы решили оставить их без последствий.
Леттке ничего не сказал. Прозвучало слишком хорошо, чтобы быть правдой.
– Вы будете, – продолжал Шнайдер, – с немедленным вступлением в силу освобождены из-под стражи и лишены должности в Управлении национальной безопасности. И поскольку вы больше не занимаете важную в оборонном отношении должность, вы должны немедленно поступить на службу в вермахт. – Он вручил Леттке конверт. – Ваше мобилизационное предписание.
Леттке открыл конверт необычно онемевшими пальцами, достал письмо, просмотрел написанное.
Его распределяли в 4-ю танковую армию под командованием генерал-полковника Гота. Другими словами: его отправляли в Сталинград.
* * *
Домашний арест: сначала звучало довольно безобидно. Наказание для детей за детские проступки.
Но через несколько дней все было далеко не так.
Ей разрешено выходить в сад. Уже что-то. Но оттуда она видела двух охранников у входа, а они видели ее. Не сводили с нее глаз. Придут и проверят, если она исчезнет в задней части сада, чего доброго пытаясь перелезть через забор.
В первый же день они обыскали Йоханну, когда та отправилась в город, а по возвращении она с негодованием рассказала матери, что у нее забрали письмо, которое она пыталась доставить на почту.
– Я им сказала, что это всего лишь поздравительная открытка ко дню рождения моей двоюродной сестры во Франкфурте, но они ответили, что это не имеет значения, они должны контролировать все письма и потом сами доставлять их на почту!
– А кто же тогда оплатит почтовые расходы? – спросила мать.
– Вот и мне любопытно, – сказала Йоханна. – В любом случае придется позвонить Марте для надежности.
– Боже, – со вздохом произнесла мать, – какой позор навлек на нас этот ребенок!
Хелена незаметно подслушала этот короткий разговор, стоя в коридоре, затем вернулась в свою комнату, разорвала письмо для Мари, которое, как она рассчитывала, мать сможет ради нее тайно вынести из дома.
