Я встал под горячий душ. Вода здесь хорошая, и напор сильный. Оделся, спустился в столовую. Неистребимая привычка к порядку: утренний душ, гимнастика, завтрак…
В столовой я увидел Катрин. Мне ни разу не приходило в голову назвать ее Симоной.
Я взял завтрак, упакованный в фольгу: «белковые ломтики», разогретые за одну минуту в инфракрасной печи. Сел рядом с Катрин так, чтобы не видеть ее лица. Только я начал есть, как женщина рядом со мной вдруг стала другой; вокруг теснились ряды скамеек, а на стене появились панели с сигнальными лампочками: синий сигнал тревоги, желтый сигнал тревоги, красный сигнал тревоги. На экранах телевизионных мониторов мелькают изображения, громкоговорители приглушены, слышно лишь какое-то бормотание. На этих экранах я частенько вижу нас самих, а из громкоговорителей доносятся наши голоса.
Эллиот:…боевой потенциал, достаточный, чтобы одним ударом покончить с Северной Америкой и Европой. Программы, заложенные в их ракеты, предусматривают прорыв нашей электронно-защитной системы, уничтожение наших военных баз, промышленных центров, разрушение наших мирных городов. Их гигантские субмарины, каждая из которых несет в своем чреве тысячи черных, коричневых и желтых солдат, ждут лишь сигнала к всплытию у наших берегов, сигнала к началу вторжения. Они хотят завоевать нашу землю, они хотят превратить наших людей в рабочую силу. Их попытки найти путь к благосостоянию завели их в тупик, и теперь они, отчаявшись, не видят иного выхода, как только изгнать нас из нашей страны, чтобы собрать плоды того, что посеяно нами. С тех пор, как окончились провалом мирные переговоры, стоившие нам таких усилий, мы с растущей тревогой наблюдали за происходящим на противоположной стороне. Однако прошло время, когда мы ограничивались пассивным наблюдением за тем, как Черный блок готовит свою агрессию. Единственный шанс выжить — опередить удар. Мы этим шансом воспользовались. Два часа назад наши войска приступили к активным действиям. Благодаря их смелости и решительности удалось после первой же атаки вывести из строя большую часть ракетных баз противника. Его ответный удар не имел успеха, лишь немногие ядерные ракеты противника смогли преодолеть наш защитный вал, поражена только незначительная часть наших баз и городов. В этот суровый час я призываю союзные народы напрячь все свои силы для нашей защиты и дать отпор ордам с юга. Я объявляю войну. Она принесет нам победу и вечный мир.
— Хочешь ароматку? — Катрин пододвинула мне коробочку с коричневыми палочками.
Я механически взял одну, втянул запах пряного эфирного масла. Женщина, искоса поглядывающая на меня, — вовсе не Катрин. Что со мной?
Наконец я вернулся к действительности. Огромный зал отеля пуст, и эта пустота гнетет меня. Катрин, новая Катрин, о которой, как мне только что стало ясно, я вообще ничего не знаю, все еще глядит на меня. Она моложе, чем та, другая, она нежней ее, и это удивительно после двухсот лет. А впрочем, может быть, мы эти годы не потеряли, а выиграли… Тогда ведь нам нечего было терять. А теперь? Может, это все-таки выигрыш…
— Это Эллиот придумал нас созвать?.. Он мне позвонил…
Я кивнул. Да, Эллиот звонил и мне.
— А где остальные?
— Остальные? Должны быть здесь. Ведь Эллиот пока тоже не появлялся.
— Пожалуй, не стоило сюда приезжать. Если подумать… К чему копаться в прошлом?
Катрин смотрела прямо перед собой, прищурясь; рассеянный тусклый свет сужал ее зрачки.
— Или есть в этом смысл? Как ты считаешь? — Она повернулась на стуле, смахнула со стола крошки. — Я работаю в регуляционном центре, слежу за регенерацией воздуха, за поддержанием температуры. Жизнь вроде бы продолжается. А зачем?
В самом деле, зачем?
— Я прилетел сюда, — сказал я, — потому что для меня еще не закончились расчеты с прошлым. Я надеюсь… хотя я и сам не знаю, на что я надеюсь. Мне трудно жить с этими людьми, не потому, что приходится много работать, нет, дело в другом. Ведь никто из них не родился на Земле. Может, в этом все дело?
— Может быть. Вероятно, я прилетела сюда по той же причине. Впрочем, зачем нас позвали, я не знаю. А ты?
Я покачал головой. Нет, мне ничего не известно.
— В ближайшие четыре месяца улететь отсюда нельзя. Придется остаться здесь.
Она смотрела на меня, а я на нее. Хорошо знакомая и потому близкая мне женщина, но она же и незнакома, а потому пленительна. И вдруг я взглянул на нее совсем по-другому. То, что было бы немыслимо с прежней Катрин, вдруг стало казаться возможным. Ведь мы здесь вдвоем, одни, единственные на всей Земле. А вокруг нас вечный холод и ледяная пустыня. Ничего на свете я не боюсь так, как холода. Но здесь, в этих стенах…
Догадывается ли она, о чем я думаю?
— Дорога была утомительной, — сказала она. — Впрочем, устала я, наверное, совсем от другого. Да ладно, ничего страшного… Есть время отдохнуть… Пойду прилягу. Мы еще увидимся.
Она кивнула мне, повернулась и вышла. Ее фигура в дверном проеме напомнила мне картину в раме. Слабый свет слегка размывал силуэт. Последнее, что я видел, было гибкое движение ее тела, потом она скрылась.
Я отнес остатки еды в мусоропровод, туда же полетела хрустящая фольга и пластиковые тарелки с пластиковыми вилками и ножами.
Что же теперь? Меня охватило странное беспокойство. Я побродил по отелю, поднимаясь и спускаясь по лестницам, вышагивая по коридорам, я словно искал что-то, как будто надеялся здесь что-то найти… Одна дверь, другая, на каждой — трехзначный порядковый номер. Открыл какую-то дверь, заглянул в комнату — пусто, убрано, все точь-в-точь как у меня.
Я долго глядел в окно; белый ландшафт действовал на меня удручающе. Потом повернулся, вышел из комнаты. Все эти коридоры так хорошо мне знакомы, я ведь обошел их десятки раз.
Здание вдруг показалось мне похожим на тюрьму; было такое чувство, будто я сейчас задохнусь — ведь все последние годы я провел практически только в закрытых помещениях: в глубоких атомных убежищах, в подземном командном центре связи, в госпитале, а под конец несколько недель просидел в одиночке, пока шло следствие. Затем я работал в этих хрупких зданиях из стекла и металла, с помощью которых нынешние люди отвоевывают у космоса убогое жизненное пространство, где есть тепло и воздух. Меня никогда не включали в какую-либо из тех групп, которые надевают защитные скафандры и работают в свободном пространстве, вдали от гравитационных установок. Не знаю, справился ли бы я с такой работой. Да это и не то открытое пространство, не та свобода передвижения, о которых я мечтал.
И вот теперь — совсем другая ситуация. Я оказался на обледеневшей земле, на одинокой горной вершине. Что говорить, давно я не располагал такой свободой передвижения, как сейчас. Никто не указывает мне, что делать, никто не закрывает передо мной двери или шлюзы. Хочешь, ступай на улицу, где царят стужа и вьюга, где повсюду только лед и вечный снег, где обманчивая гладь скрывает глубокие трещины, провалы и пропасти… Нет, меня совсем не тянет туда, и я не воспользуюсь этой внезапно обретенной свободой.
