Понял, что не претендуют и наплевал. Шкатулку открыл и осторожно один кулон взял. Голову Эрике приподнял, надел. К груди ей ладонью знак уз прижал и склонился, поцеловал в лоб нежно, чуть касаясь, жмурясь. А у самого желваки ходуном ходят.
Второй себе на шею нацепил и за рубахой спрятал. И уставился на Нерса – понял? Жена она мне и плевать, что ты скажешь!
Тот белый, как в муку опустили, стоял. Развернулся на пятках и вышел, как выпал.
Вейнер смотрел на брата и видел почерневшего от горя человека, возможно потерявшего рассудок, но четко отдающего отчет в своих действиях. И подумалось, что только так и нужно – верить вопреки, верить просто так. И показалось, что Эрлан знает больше, чем он, и знает точно.
Мужчина взял скамейку от стены и поставил рядом с мертвой, с другой стороны от брата. Сел и подавлено глянул на него. Тот словно не заметил – склонился опять над женой и лоб ей губами грел – целовал и зажмуривался, слезы сдерживая.
Самер не знал, что сказать. Закрутился, соображая, а оно не соображается, и вылетел за двери. Радиш у стены встал, плечом оперся, смотрит, как друга крутит и спокоен как удав.
– А тебе все равно, да? – заметил его невозмутимость.
– Просто я о смерти больше, чем вы знаю. Эре сейчас не лучше чем им, потому что знает, что они чувствуют.
– Да нихрена ты в этом состоянии не чувствуешь!! – рыкнул разозлившись.
– Чувствуешь. Только не свое – других. И боль, и горе, и то, что словами не объяснить.
– Замечательно, – кивнул подходя. – Этих, как вытаскивать? Как ее похоронить? Он ведь не даст!
– Ждать, – пожал плечами.
– Сколько? Год – два?
– Ты -то хоть успокойся, – посоветовал через паузу. – Все равно все будет, как будет.
Самер заставил себя сдержать беспокойство за друзей. Сунул руки в карманы, постоял и головой качнул: кого убил Эрлан совсем неактуально. Только что – двоих. И все, потому что те хотели забрать мертвую и поместить, где и должна быть. А скольких он положил за те двадцать лет, что без нее прожил? Тихо или громко, но не меряно точно.
"Зверем жил", – вспомнились слова Лири.
И мысль в голову пришла, соединилось, каким Шах был, и подумалось, что право Эрике в том и было – ненависть на любовь менять, и чем сильнее ненавидишь, тем сильнее потом любишь, и чем больше злобы в душе, ожесточенности, тем больше потом боли. Она, как расплата, как возможность понять, на себе испытать, что творил.
Только теперь-то что? Опять озверевшими по земле бродить?
В комнату грузно опираясь на трость, прошел Маэр. Самер даже отпрянул от неожиданности. Но тот и не посмотрел – прямо к дверям и за них.
Заглянули вдвоем с Радишем – что будет? Ведь и Хранителя порвет, ровно Эрлану.
Лой исподлобья смотрел на старика, а тот головой мотнул Вейнеру: иди-ка. Шах отодвинулся и Хранитель склонился над усопшей. По голове провел дрогнувшей рукой и руку ей своей ладонью накрыл, выпрямился и перед собой смотрит.
– Нет ее, сынок, – проскрипел, наконец, на Эрлана посмотрев. Тот упрямо челюсти сжал.
– Спит.
Встал, в упор уставился:
– Спит!
Маэр долго смотрел в черные от горя глаза и отвел взгляд.
– Тебе бы отдохнуть. Ее не тронут, обещаю, но ты должен поспать и поесть.
Лой молчал.
Старик понял, что ничего от него не добиться и всеми фибрами души чувствовал, как тот винит, и сделай шаг неправильный – голову свернет, ни на миг не задумываясь, что делает.
Огладил руку Эйорики, вглядываясь в ее лицо:
– Нам всем ее не хватает. Особенно сейчас. Без нее в ваших сердцах холод и ожесточение.
– Хватит! Ты все знал и ничего не сделал, чтобы предупредить беду. Даже мне не сказал. И не тебе здесь быть, – качнулся к старику Лой – в глазах и голосе бузумь ярости. – Уходи, иначе вынесут вместо нее.
Маэр тяжело посмотрел на него и кивнул: слышу, вижу, что не соображаешь, кому грозишь. Но запомню.
Вейнера подтолкнул на выход и вывел его.
Встал спиной к двери лицом к поминальному столу и задумался. В глазах стальной блеск и видно, что нехорошее думает. Но только бросил:
– Не трогайте его, – и ушел.
Вейнер проводил его хмурым взглядом и вернулся к брату.
Эрлан щеки жене грел, целовал шепча:
– Ты вернешься, я знаю, голубка. Я дождусь, никому тебя не отдам, никто тебя не потревожит. Все хорошо будет, родная.
Шах переносицу сжал – слезы навернулись. Но как бы не было больно, надо кончать с этим трагифарсом.
– Эрл…
– Не надо, – уставился тяжело, исподлобья. И не видел бы его сейчас Шах, не поверил бы, что он вообще таким может быть. А ведь в чем только не подозревал.
– Надо, Эрл. Давай похороним ее и уйдем. Нам нечего здесь больше делать.
Лой задумался, взгляд застыл.
– Ты не один, Эрл. Я виноват. Но это было. Сейчас все иначе – я с тобой. Нас двое. Отпусти Эру, ее уже не вернуть. Не мучай себя.
Эрлан смотрел на брата холодно, лицо менялось, превращалось в хищное, презрительное.
– Готов уйти – никто не держит. Иди. Я шел двадцать лет. Желаю, чтоб каждый твой день был таким же, как мои.
Мстительный тон, этот горячий в ненависти шепот, жег Шаха. Но вызывал не раздражение, а вину, не желание послать, наорать, а добиться, чтобы его тоже услышал.
– Ты имеешь право так говорить. Да, имеешь. Но речь сейчас о тебе, а не обо мне. Я хочу помочь. Нас двое, Эрл, только двое. Я знаю, каково тебе…
– Знаешь? – выгнул бровь. Губы изогнула ухмылка, как оскал. – Нет, тебе только кажется, что знаешь. Ты только вначале пути по углям. С каждым днем тебе станет все сложнее идти, все труднее дышать. Ты не будешь знать покоя, будешь мечтать о смерти, но будешь множить ее, не получая себе. Ты будешь гореть заживо ежечасно. Сейчас в твоей душе тишина и пустота, и кажется можно, как-то существовать. Но это обман. Этот лед прикрывает твою боль, которая все глубже вгрызается под ним в тебя, съедает изнутри. И она выплеснется, сметая на своем пути все и всех. Ты еще не понимаааешь, нееет.
– Ты сходишь с ума, Эрл, – прищурил глаз Вейнер. – Это ты понимаешь?
Лой нахмурился, взгляд стал больным:
– Оставь нас, – прошептал как эхо.
– Она уже оставила. Ты здесь один, Эрл.
– Нет, – качнул головой. – Нет, Эя спит, но она проснется. Я должен охранять ее сон и быть рядом, когда проснется. А ты иди. Иди куда хочешь.
Вейнер склонился над телом девушки, уже не имея аргументов, не зная как донести до воспаленного разума брата, что он караулит мертвую, и сам становится мертвецом.
– Иди, Вейнер, – прошептал тот. – Тебе здесь точно делать нечего. Сейчас. Может быть потом, когда поймешь.
– Я не вижу ее и мне легче. И тебе будет легче, когда ты перестанешь цепляться за ее труп!
Эрлан оскалился видимо думая, что улыбается.
