Как-то странно его звали… Алекс? Алик?
— Нет, — сказал капитан. — Наш маленький шаттл спокойно закинет всех уцелевших. Не так уж их много. К тому же кое-кто останется на крейсере, я думаю.
— Хорошо, — сказал этот парень. Я вспомнил: его звали Алесь. — Мы ждём, — и дал точные координаты места посадки.
— Ожидайте, — сказал капитан. Улыбнулся, как улыбается череп.
Нас правда оказалось не так уж и много. Сойти на Океан решили человек пятьдесят и, конечно, Стас. На посадке я попытался поймать его взгляд, но он распоряжался, и у меня не получилось.
Наши устроились в пассажирском салоне, я увидел всех разом — я давно уже не видел всех разом, никаких парадных построений на мостике не было с того самого дня… я поразился, как выглядит наш экипаж.
Все, вроде, брились, одежда на всех была чистой — ну, ставнительно, потому что на переработке воды мы всё-таки экономили — но лица казались совершенно неживыми. Может, из-за тусклого света, конечно… но я не уверен.
Космос вокруг Океана оказался не совсем мёртвым: несколько раз мы услышали, как пищит встречный спутник. Я подумал, что спутники остались ещё с довоенных времён — вряд ли с ними есть связь у выживших внизу… но у меня затеплилась какая-то ненормальная надежда.
Турбулентность была довольно сильная, и садились мы на ночную сторону. Я думал, в лучшем случае будет видна посадочная полоса, уж как-нибудь они обозначат её в глухой темноте мёртвого мира — но вдруг увидел внизу посёлок.
Его было отлично видно с нашей низкой орбиты: он сиял, горел, светился живым электрическим светом. Он был такой живой в этой мёртвой и ледяной пустыне, которую мы за собой уже оставили, что у меня слёзы навернулись на глаза.
И мелькнула мысль: «Возвращаемся домой», как бы дико это ни звучало.
Шаттл опустился на широкую взлётную полосу, освещённую, как на Земле. И сразу почувствовалось, что тяжесть тут… в общем, почувствовалась тяжесть, с непривычки даже дышалось тяжеловато.
Из люка резануло солёным морозным ветром — сразу захотелось во что-нибудь закутаться, было ужасно холодно. Наши столпились у трапа, а местные подогнали к трапу пассажирский эргомоб.
Дивная девушка в куртейке с пушистой оторочкой нам крикнула:
— Спускайтесь и идите в тепло!
Местные были одеты на удивление легко. В ветровках каких-то, чуть не в свитерах. И они так странно выглядели… Видимо, специально к нам не прислали шельм, но люди казались неуловимо похожими на них. Мы глазели на девушку, на первую девушку за эти жуткие месяцы, совершенно очаровательную, но…
У неё была голубовато-белая кожа и чёрные глаза, как у тюленя.
— Что, интересно? — рассмеялась она, когда Стёпа Муратов уж совсем нахально заглянул ей в лицо. — Это биоформ. Начинается осень, потом зима будет, морозы — в этой форме людям намного удобнее и приятнее. Захотите — вам тоже сделаем.
На базальтовом поле стояли два тяжёлых грузовых модуля, а за ними мне померещилось шедийское «летающее блюдце». Но настоящего космопорта не было. Его заменяло небольшое здание у ангаров, на котором светились голубые руны шельм, как ледяные, а рядом голубая неоновая надпись по-русски: «Посёлок Медузий». И у меня опять перехватило горло от странного ощущения незнакомого, но родного дома.
Мы вышли в ледяной вечер. Нас встречали местные, среди них и шедми были. Они протягивали одеяла и куртки, мне сунули стакан с горячим чаем. Нам говорили: «Заходите, заходите», маленькое здание показалось мне заправским терминалом в космопорту, я уже хотел туда войти, и вдруг кто-то из наших крикнул:
— Смотрите, крейсер идёт!
Все задрали головы.
Электрический свет мешал смотреть на звёзды, но ползущий по ночному небу огонёк мы все увидели чётко: он был больше любой звезды. Я смотрел на него и думал, что капитан и его группа зря остались: это всего лишь растянутое во времени самоубийство…
И вдруг белый огонёк вспыхнул ярче — и расцвёл огромным, невозможно огромным, ослепительно рыжим цветком. И стало страшно тихо.
Мы молча пронаблюдали, как рыжая вспышка становилась всё больше, как она краснела, потом начала выцветать — и медленно распалась на бледные догорающие огни.
— Кошмар… — прошептала девушка рядом со мной.
— Ох, ё… — пробормотал Сенчин. — Это что ж… выходит, они себя взорвали?
— Ничего так у вас там ракет осталось, — присвистнул местный парень в меховой жилетке поверх рубашки. — Неслабое зарево…
— Это не намеренное самоуничтожение, — вдруг очень спокойно сказал Стас. — Я хочу сказать, чтобы между нами никаких недоразумений не было. Санька — вот этот парень — мне намекнул, что его господин капитан сильно смущает… Простите, друзья и братья, я просто подумал, что надо нас всех обезопасить. Я когда-то командовал канонирами на этом крейсере… и я перепрограммировал пусковые установки боевых ракет. Все. Так, чтобы при команде на боевой пуск заряд детонировал спустя секунду, не покидая пусковой шахты. Только в этом случае. Всё.
Взрыв уже превратился в расплывшуюся бледно-оранжевую кляксу, полупрозрачную в небесной черноте, а мы всё стояли и смотрели, больше не чувствуя холода, пока местные не увели нас в тепло чуть не силой.
Я думал, нас будут обыскивать. Оружие искать или что… А там, в довольно удобном, хоть и крохотном, холле терминала, нас ждали местные медики — и человеческие, и шедми. И шельмочка с гривой в два хвоста, в вышитой замшевой безрукавке и зашнурованных замшевых штанах сказала по-русски:
— Им всем нужна реабилитация. Они в шоке.
Так мы очутились дома.
* * *
Мне потребовалось несколько дней, чтобы немного опомниться.
Я бродил по посёлку, стыдился, что не делаю ничего полезного, но никак не мог сосредоточиться. Со мной общались, как с больным ребёнком — от этого тоже было стыдно. Тут все были заняты, но всегда находился кто-нибудь, кто присматривал за мной, от этого немного легчало.
Я познакомился с Борисом Герштейном. Этот странный парень носил антикварные очки и утверждал, что обязан мне жизнью.
— Ты молодчина, — сказал он при первой встрече. — Представляю, каково тебе было связываться с Эльбой с этого крейсера. Ты сделал колоссально доброе дело — многих спас, почти всех наших шедми спас, меня вот… Тебя за одно это полагается любить, угощать и знакомить с красивыми девушками.
А мне было тяжело смотреть ему в глаза. Он же на это только ухмылялся:
— Брось, ты привыкнешь.
У нас, у экипажа «Святого Петра», ничего не было, ни вещей, ни денег — но и у них тут не было денег, вообще, в принципе. И они устроили нас жить, как жили сами. У них были сборные домишки,
