— Можешь подавиться своими благодеяниями!
Йири с видимым трудом подавил усмешку:
— Раз уж ты передумал меня убивать или умирать самому, нет смысла отвергать мое гостеприимство.
—Как же, тебя всегда ведет долг, — издевательски протянул Аоки. — Но сам ты просто пустое место, тень в человеческой оболочке.
Тот не ответил, подождал, пока слуги, подобные проворным духам леса, не принесут гостю горячий напиток и закуску к нему, и лишь потом отозвался:
— Долг постоянно ведет человека, неважно, осознает ли это сам человек. Мы сами накладываем на себя невидимые цепи, и нам не уйти дальше, чем позволят они.
Странным могло показаться, что хозяин дома принимает как гостя того, кто едва не стал его же убийцей, беглого с копей, да еще и собственного слугу в придачу. Но только на первый взгляд вся листва зелена одинаково. У Аоки не хватило бы слов, чтобы выразить разницу, однако почувствовать ее мог даже самый глупый крестьянин, сроду не видевший вышестоящих. Ибо в приветливом тоне была спокойная сила того, кто обязан заботиться о людях своих, поскольку они — всего лишь слуги. И ноты ровного голоса, плавные жесты и мягкая улыбка могли довести до бешенства, поскольку не таили в себе высокомерия. Высокомерие не к лицу тем, кто и вправду сильнее.
«Я просто дурак, что подошел к нему близко! Надо было бросить нож…» — навязчиво крутилось в голове. А тот — смотрел понимающе и не говорил ничего.
— Да хватит! — не выдержал Аоки. — Считаешь меня дураком, так и скажи.
— Нет, не считаю. Хотя сейчас ты ведешь себя не умно. Ты сделал то, что считал обязательным, — попытался сделать, вернее. Но ты не отказался сам от себя, не спрятался, как ящерица под камень.
Еще и похвала! Чересчур много для одного вечера.
— Как тебе удалось бежать?
— Не скажу, не надейся!
Кивнул. И не сомневался, видимо.
— Не стану спрашивать. Значит, так было надо… — с непонятной насмешкой: — Пламя не удержишь в клетке, так?
Аоки счел вопрос за издевку — пламя! То, что в душе горело, то, что вело — смеяться над этим?
— Считаешь, все в твоей власти? Не только жизни, но и души людей?
Йири оставил вопрос без ответа, но было видно — задумался.
— Да, у тебя власть! Но ты делаешь все, что скажут те, кто стоит выше тебя! — запальчиво произносит Аоки, а Йири смеется.
— Так устроена жизнь. Ты разве станешь дергать за хвост дикую хассу для того только, чтобы показать, что ты ее не боишься? Ах, ты — станешь! — смеется снова.
И вспоминает, как отстранил от власти командира гарнизона Окаэры, став чуть ли не во главе армии. Дерзость неслыханная. Но ему позволили. Почему? Может быть, потому что верили — он делает это на благо стране?
Аоки видел задумчивость в глазах и по-своему ее истолковывал.
— Неужто тебе чего-то еще не хватает? Ты свободен делать все, что пожелаешь в Окаэре — и этого тебе мало?
— Я никогда не буду свободным, даже так, как любой горожанин. Особенно теперь. Власть — это обязанность. Меня приучили подчиняться — и теперь это помогает мне управлять. Но свободы — нет.
— Подчинение учит править?
— Одно невозможно без другого.
— Чушь! Я никому не подчиняюсь!
— Неужто? И потом, кто идет за тобой? Назови!
Аоки молчал, кусая губы.
— Слова, — наконец отзывается он. — О долге, о подчинении. Но есть и свобода, доступная любому смертному. Что же, не хочешь взять даже ее?
— Не у кого. Это не кошелек с золотом, который доступен любому грабителю. Только у самого себя человек может взять такое… и дать, разрешить себе. А мои руки пусты — я давно отдал последние капли.
Он неожиданно поднялся.
— Довольно. Оставайся здесь, не стоит ночью бродить по городу. Утром уйдешь, куда пожелаешь.
— А если сбегу? — в голосе яд, но какой-то разбавленный.
— Не сбежишь, раз я этого не хочу. Не пытайся лучше, иначе познакомишься с моей стражей всерьез. Подумай хоть раз, — и стремительно покидает комнату.
Ночью Аоки не спал. Хотя, наверное, рад был бы заснуть, пусть даже видеть кошмары. Потому что самый большой кошмар находился в этом же доме, отделенный от парня лишь несколькими стенами.
Попробовал все же уйти — дверь оказалась открыта. И выбор ему оставили, надо же! И нож не отняли… Задвинул створку, сел на прежнее место, мрачно гадая, что больше придется по душе Йири, дабы поступить наоборот. Так ничего не высчитав, махнул на бесплодные мысли рукой. Утром обнаружил, что дверь приоткрыта и за дверью никого нет, хотя готов был поклясться, что не слышал шагов.
Аоки вышел на веранду, ступени которой плавно спускались в маленький сад. Зелень тут была темной, лохматой; серебристые, причудливой формы камни выныривали из листвы, точно сказочные животные. Сразу за садом находилась протока — открывался вид на горы Юсен.
Йири стоял, облокотившись о перила, смотрел на протоку и горы. Несмотря на холод раннего утра, одежда его была совсем легкой, из тонкого шелка — в цвет молодой листвы; и сам он казался травинкой.
Аоки подошел сзади, по-рысьи бесшумно. С усмешкой сказал:
— Я помню, ты часто любил смотреть в окно на дальние дали… мой господин. Что, птичка все же хочет свободы?
Тот даже не вздрогнул. Повернулся — Аоки поразило, насколько юным казалось его лицо. С улыбкой ответил:
— Все богатые дома — клетки, дворцы тем более. Но лучше ли птице на воле?
Аоки фыркнул:
— Ненавижу все это! Хижина маленькой Хину гораздо уютнее.
— Хину? Кто же это? — Аоки заметил, как вмиг изменился наместник: взгляд стал острее, движения — резче.
— Какое тебе дело? Хочешь и ей жизнь искалечить?
— Значит, пойдешь к ней? После копей познакомились или она ждала тебя все это время? Неужто второе бывает?
— Да ты… — словно ветка сосны, ощетинился весь. — Она ждала, надеялась, выходила меня, когда я пришел полумертвым…
— Прекрасно. Может, ты знаешь еще людей, которые не чтут законы? Что полагается за укрывательство?
— Какая же ты сволочь, — тихо сказал Аоки. — А я почти поверил тебе… — он отвернулся, сжал зубы.
Йири рассмеялся тихонько.
— Не беспокойся. Я знал, куда ты пошел после копей.
— Так ты знал про нее? Откуда? — от удивления он не почувствовал ярости, хоть его провели, как мальчишку.
— Эта девочка приходила сюда. Просила тебя пощадить.
Аоки замер.
— А ты…?
— Я не стал ее слушать, как видишь. Или ты не бежал?
«Хину… маленькая Хину… — Аоки почувствовал жалость, и нежность, и боль. — И ведь мне ничего не сказала. Смелая моя девочка…»
— Почему ты прогнал ее?
— Скажи, ты был бы мне благодарен, подпиши я приказ о помиловании? — впервые он видел на лице Йири столь откровенную издевку.
