Следовало приподнять в немом удивлении брови и отвернуться от ничтожной помехи. Лидочка понимала умом, как следует себя вести, но на практике так и не обучилась.
— Это вы на меня внимания не обращаете, — сказала она, — потому что дружите с Алмазовым.
— Дружба с Алмазовым подобна дружбе кролика с удавом. И вы это знаете.
— Значит, просто подлизываетесь?
— И я не так прост, и он не так прост. Но он мне любопытен. Я встречал его две недели назад, когда сдавал в Президиум отчет о моей стажировке в Италии. Он нас курирует.
— Курирует? — Лидочка не знала такого слова.
— Заботится о нас, следит за нами, выбирает из нас, кто пожирнее, чтобы зарезать на ужин.
— И вы до сих пор живой?
— Какой из меня ужин!
Подошла Марта. Матю она уверенно отстранила, как старого приятеля.
— Не приставай к девушкам, — сказала она. — Лучше скажи, кто то воздушное создание, которое притащил с собой Алмазов?
— А ты его откуда знаешь?
— У каждого есть свои источники информации, иначе в этом вертепе не выживешь.
— По-моему, она актриса. Из мюзик-холла.
— Я сразу почувствовала — птичка невысокого полета.
Матя пожал плечами.
— Может быть, не пойдешь? — спросила Марта у Лиды. — На тебе же лица нет.
— Пройтись по свежему воздуху — только полезно. Усталость в возрасте Лиды — это приятное чувство, которое способствует сохранению осиной талии, — галантно возразил Шавло.
Он помог Лидочке одеться, а Марта спросила:
— А как ее зовут?
— Девицу Алмазова? Ее зовут Альбиной. Ты ревнуешь?
Когда они вышли из дома и пошли налево по узкой, засыпанной чуть ли не по щиколотку желтыми липовыми и оранжевыми кленовыми листьями дорожке, Марта сказала:
— Это старая традиция Санузии — смотреть на ночную Москву.
— Даже когда ее не видно, — сказал Матя. Он был так высок, что Лидочке приходилось запрокидывать голову, разговаривая с ним. Но в комнатах она этого не почувствовала.
Их догнал Максим Исаевич. Он был в расстегнутом пальто, без шляпы и тяжело дышал.
— Вы меня бросили! — заявил он. — Вы меня оставили на растерзание этому занудному президенту.
Матя взял Лидочку под руку. Лидочке это было приятно.
— Если бы я был писателем, — сказал Матя, наклоняясь к Лидочке, — я бы обязательно вставил президента Санузии в роман. Вся его жизнь состоит в пребывании здесь, остальные одиннадцать месяцев — лишь скучный перерыв в его настоящей, бурной, красивой и романтической деятельности в этих стенах. Он рожден быть президентом республики Санузия, и, когда нас всех пересажают или разгонят, он умрет от скуки. Хотя сам же на нас донесет.
— Типун вам на язык! — сказал Максим Исаевич и обернулся, но вблизи чужих не было.
Слева тянулись огороды и тускло светилась оранжерея. Направо дорожка круто скатывалась вниз.
— Если бы не оранжерея и не огород, мы бы здесь бедствовали, как везде, — сказала Марта.
— Академики не любят бедствовать — подсобное хозяйство Санузии на особом положении, подобно подсобному хозяйству Совнаркома, — сказал Шавло.
Лидочка поглядела вниз, куда сбегала пересекающая их путь дорожка. За черными ветвями вдали блестела вода.
— Мы сходим с утра на пруды, — сказала Марта.
— Там благодать для прогулок, — сказал Матвей.
— А здесь в прошлом году нашли мертвое тело, — сообщил Максим Исаевич.
Он показал на вросшее в землю кирпичное сооружение, вернее всего, погреб, какие строили при богатых дворянских усадьбах.
— Меня тут не было, — сказала Марта. — Но говорят, что это был старый князь Трубецкой. Он тайно перешел границу, добрался до Москвы, он хотел достать клад, который Трубецкие зарыли во время революции.
— А почему не достал? — спросила Лидочка.
— Князь взял с собой старого слугу, из местных, чтобы он помог ему копать, — сказала Марта. — Но когда сундук показался из-под земли, старый слуга убил Трубецкого, схватил сундук и хотел бежать.
— И его поймали?
— Да, был такой процесс!
— Ничего подобного, — сказал Максим Исаевич. — Никто никого не поймал. Даже неизвестно, был ли убитый Трубецким. Какой-то бродяга забрался в погреб, а его убили.
— Просто так в погреба люди не забираются, — сказала Марта, ничуть не смутившись. — И тем более просто так их не убивают.
— А ваша версия? — спросила Лидочка. Они стояли возле погреба, дверь в него была полуоткрыта и манила Лидочку: надо было только сделать десять шагов — только десять, — и бездонная темнота подвала схватит тебя в объятия…
— У меня версии нет, — сказал Матвей. — Как вам уже донесли, я в это время находился в вечном городе — Риме.
Мимо прошла группа молодых людей с «камчатки».
— Ждете убийцу? — весело крикнул кто-то из них.
— Пошли, — сказала Марта. — Убийца сегодня не вернется.
Они пошли дальше. Дорожка вела на холм, деревья вокруг стояли пореже. Облака, что быстро бежали по небу, стали тоньше и прозрачней — иногда в просветах возникали звезды. Облака были куда светлее неба. Впереди на покатой спине холма возвышалась геодезическая вышка, похожая на нефтяную. На верхней ее площадке силуэтами из театра теней виднелись фигурки людей. Другие поднимались туда по деревянной лестнице.
— А вы там работали? — спросила Лида у Матвея.
— Да, я год стажировался у Ферми. Это имя вам что-нибудь говорит?
— Нет, — сказала Лидочка. — А оно должно мне что-нибудь говорить?
— Каждому культурному человеку — должно! — сказал Матвей и рассмеялся, чтобы Лидочка не обиделась.
А ей и не было обидно. Ферми, Муссолини — не все ли равно! Но показывать этого Матвею она не стала, а спросила:
— Он фашист, да?
— Он вовсе не фашист, — серьезно ответил Матвей.
— Тогда зачем он живет в фашистском городе?
— Там у него дом и работа.
— Мог бы уехать!
— А зачем? Ему никто не мешает. У него есть свой институт. Его очень уважают.
— За что же его уважают фашисты?
— Он физик, — сказала Марта. — Теперь все великие люди — физики. Самая модная категория.
— Вы категорически не правы, Марта Ильинична! — сказал Максим Исаевич. — Сегодня на первом месте работники искусства. Мы осваиваем марксизм в творчестве.
— Вряд ли стоит этим так смело заниматься, — фыркнула Марта. — Можно шею сломать.
