Фома покивал в ответ. Теоретически все было так. Насколько он знал, границы ближайших феодов не менялись, по меньшей мере, в течение последних восьми лет, а может, и значительно дольше.
— Вот видите! — Георгий Сергеевич просиял. — Я не знаю, как давно Плоскость была населена людьми, но имею основания подозревать, что все-таки очень давно. Судя по находкам старинной утвари, не менее нескольких столетий. Немалый срок для того, чтобы прийти к общему знаменателю в вопросе о наиболее эффективной общественной системе! И вот такой-то необычный феодализм как раз и оказался здесь оптимальным строем. Надо сказать, удивительный феодализм! Меня он устраивает… гм… тем более, что я не могу предложить ничего лучшего. Где, когда видано на Земле, чтобы феодал служил помощником, а не угнетателем?
— И на Плоскости не без уродов, — пробурчал Фома. — Есть такие. Запугают новичка и стригут до мяса. Только это почти всегда плохо кончается… Крестьяне либо разбегаются, либо убивают такого ненормального. Чаще разбегаются, потому что без феодала не обойтись. Уходят к другим. На авось. Двое сгинут, третий дойдет. Ясное дело, уходят совсем уж от крайности, когда терпеть невозможно…
— Что только подтверждает мой тезис, не так ли?
— Не спорю. Есть исключения, но есть и общее правило. А что дальше-то?
— Феодал и хуторяне — симбионты, а симбиоз по определению взаимовыгоден. Предложите иную форму общественных отношений демократическую республику, монархию, анархию, олигархическую власть, коммунистическую утопию в духе Томаса Мора, да что угодно, — и я, надеюсь, смогу показать вам всю ее ущербность в сравнении с феодальной раздробленностью. Игорь, друг мой! Социальные отношения определяются, во-первых, внешними обстоятельствами, а во-вторых, человеческой природой, что, пожалуй, важнее. Разве вы не видите, что изобретаете велосипед? Иные формы отношений наверняка были перепробованы в минувшие века и отброшены как неэффективные или просто гибельные. История располагает временем. Теперь достигнут оптимум. Кто же, находясь в здравом уме, захочет ломать прочное здание? Что лучшего он может предложить? Кстати, напомню вам вашу же гипотезу: этот чужак-пришелец вполне может оказаться не близоруким, а попросту сумасшедшим. Почему бы нет? Теперь я вижу, что вы, возможно, правы. Попав сюда внезапно, с бухты-барахты и осознав невозможность вернуться, совсем нетрудно потерять рассудок. Разве нет?
Фома снова покивал. Насчет сумасшедших Георгий Сергеевич был прав. Человеческая психика — не титановый сплав, не легированная сталь и не кевлар. У многих «тихо шифером шурша, крыша едет не спеша», а иные торопятся свихнуться так быстро, как будто рекорд ставят, и умудряются потерять всякую управляемость буквально в считанные дни, если не часы. Такой псих не усидит в оазисе, рано или поздно побредет в никуда — и, понятное дело, не вернется.
Если, с одной стороны, ты не в силах всю — ВСЮ! — оставшуюся жизнь рыхлить поле с целью продления своего существования, а с другой стороны, лишен качеств, необходимых феодалу, — тогда да. Тогда только и остается, что сойти с ума.
Фома не любил вспоминать, как сам едва не свихнулся поначалу. И наверняка со временем впал бы в безумие, если бы Нсуэ не увидел в нем коллегу и возможного преемника. Само собой, бушмен думал главным образом о том, чтобы облегчить себе жизнь, обзаведясь толковым помощником, при том, что собираемого оброка худо-бедно хватало на двоих. Если бы не хватало…
Впрочем, какая разница, о чем он там думал; главное — спас и выучил.
— Как-нибудь я свожу вас в одну лощину, — мрачно пообещал Фома. — Место как место, ничего особенного. Голый камень. Ни кустика. Даже ловушек не очень много. Но там я нашел с десяток скелетов. Человеческих. В двух черепах дырки — людям стреляли в затылок. У остальных рассечены шейные позвонки. Их ставили на колени и рубили головы.
Георгий Сергеевич всплеснул руками:
— Ну вот! Это ли не наглядное доказательство того, что и так очевидно: в давние архаичные времена шел социальный поиск, а разве он когда-нибудь обходится без крови?
— Не доказательство, — отрезал Фома. — Насчет давних времен — никакое не доказательство. Кости были сравнительно свежие… Пожалуйста, повремените с возражениями! Я, как и вы, не могильщик и не могу сказать, сколько лет продержится покойник. Я также не археолог, и у меня нет аппаратуры для радиоуглеродного анализа. Кроме того, не исключено, что период полураспада элементов здесь определяется прихотью Плоскости. Я просто не успел вам сказать, что внутри одного из черепов я нашел сплющенную пулю. Кажется, револьверную. Полуоболочечную, с мягкой головкой.
— Вижу, куда вы клоните, — улыбнулся Георгий Сергеевич. — Игорь, друг мой! Но разве револьвер и патроны к нему не могли оказаться настоящими, с Земли, а не эфемерными?
— Так я поначалу и подумал. Но на всякий случай вытряс эту пулю из черепа и взял с собой. Долго хранил. В тряпочке. А в один прекрасный день пуля рассыпалась в пыль. Вот так-то. Она была эфемерной.
Теперь настало время кивать Георгию Сергеевичу:
— Понятно… Гм… Как вы думаете, сколько примерно лет назад могла состояться эта… расправа? Хотя, знаете ли, годы здесь понятие относительное, лично я во времени слабо ориентируюсь…
— Не беспокойтесь, я ориентируюсь, — ответил Фома. — Эфемерный предмет с массой револьверного патрона, по идее, должен существовать лет пятнадцать-двадцать. Вот вам и «архаичные времена».
Ему очень не хотелось огорчать Георгия Сергеевича. Впрочем, напросился получи. Прекраснодушная вера в светлый разум еще никого до добра не доводила. Ишь ты — оптимум ему достигнут! На века! А ведь сам только что говорил: человек, мол, так устроен… Можно ли не знать, как устроен человек? Предполагай худшее — и не ошибешься.
О том, что он сам много раз опрометчиво предполагал лучшее, Фома старался не вспоминать. В споре с идеалистом скептик всегда на коне и может снисходительно похлопать оппонента по плечу с высоты конского крупа.
— Давайте пить чай, — сказал Георгий Сергеевич.
Какое-то время они пили чай и ели оладьи. Фома старался не слишком налегать на еду — в конце концов, он-то легко подзаправится у любого хуторянина, чего никак не мог Георгий Сергеевич.
Фома слушал родник. Струйка обжигающе-ледяной пресной воды била из трещины скального выхода с плоской вершиной и весело журчала в бочажке под скалой. Мирное, убаюкивающее журчание… то есть убаюкивающее уставших, а отдохнувших и сытых настраивающее на философский лад. Хибара-развалюха гордо занимала вершину скального выхода. Кто-то в незапамятные времена выдолбил удобные ступени к роднику, но о том, кто это был, не мог ничего сказать и бушмен Нсуэ. Этот никчемный в смысле прокорма оазис долгие годы пустовал, пока Фома не поселил в нем старого учителя. Все равно феодалу не съесть всей собираемой десятины. Феодал может позволить себе держать нахлебника.
