— Ты ее видел? Где?
— Внизу. С ней ничего не случилось. Она просто была очень напугана. Я думал… она пошла сюда…
Она продолжала трясти меня.
— Когда? Когда это было?
— Прошлым вечером… Лина… она давно уже должна была быть здесь.
Она как — то сразу погасла, лихорадочное возбуждение покинуло ее, она выпустила меня и, сгорбившись, отступила на шаг.
— Ее здесь нет, — невыразительно ответила она. — Нет… и не было.
Глаза ее расширились.
— Это Голос, — сказала она. — Люди говорят, что она вчера слышала Голос. Вот она и ушла…
Я тупо помотал головой.
— Я… не верю. Может, она просто заблудилась?
С какой — то странной покорностью она сказала:
— Ее больше не найти, Люк. И искать никто не будет. Это без толку… ведь даже если ее найдут…
Она всхлипнула. Плакала она горько и беспомощно, а я беспомощно топтался перед ней, потому что мне было нечем ее утешить.
Потом сказал:
— Если она где — нибудь поблизости… я постараюсь найти ее, Лина.
Она только покачала головой и не ответила. Я знал, почему. Что бы я ни говорил, и я и она отлично понимали, как в действительности обстоит дело.
Говорят, что люди, отозвавшиеся на Голос, еще некоторое время бродят вблизи родных мест, словно ищут кого — то или хотят проститься со своими близкими. Если верить преданиям, они возвращаются за своей душой… что с того? Раз потеряв душу, невозможно получить ее обратно. Даже если их приводят домой, они не понимают обращенных к ним слов и никогда не возвращаются к обычной жизни.
Они слоняются повсюду, глядя пустыми глазами, а потом вновь исчезают — на этот раз навсегда. Куда они уходят? Я представил себе поселение неведомых оборотней, по которому как тени слоняются пропавшие из прибрежных деревень люди, и мне стало страшно. Лучше смерть, чем это…
И я стал собирать сумку.
На меня никто не обращал внимания — всех занимали события последних дней; община бурлила — на моей памяти никогда еще к ней не примыкало такое количество новых жителей, никогда еще не происходило драматичных событий такого размаха; Многие, в особенности молодежь, говорили, что хорошо бы спуститься вниз, поглядеть на новоприбывших, тогда как старухи резонно полагали, что пришельцы никуда не денутся, а тут и без них дел хватает. Словом, я надеялся, что мне удастся ускользнуть незамеченным, да и потом меня никто не хватится — решат, что я спустился вниз, к отцу Лазарю, вот и все.
Но мне, разумеется не повезло, потому что я напоролся на Матвея. Он обладал поразительной способностью замечать то, что его не касалось.
— Куда это ты собрался? — подозрительно спросил он.
Сначала я хотел сказать, что вниз, но потом передумал. Сказал, что иду к остальным мальчишкам на верхние пастбища — ребятня всегда крутилась вместе с пастухами, а предгорья считались безопасными.
— Они будут просто в восторге, — язвительно сказал он.
Он — то отлично помнил, что у меня со сверстниками не ладилось.
Я пожал плечами.
Он задумчиво смотрел на меня.
— Что ж, может, это и к лучшему, — сказал он, наконец, — По крайней мере, ты не будешь надоедать святому отцу; Он и так тобой недоволен.
Я растерялся.
— Что я такого сделал?
— Вопрос не в том, что ты сделал, — сухо ответил Матвей, — а что ты можешь сделать. Или в том, чего ты не сделал. Постарайся не раздражать его по крайней мере.
Я молча кивнул и, чтобы его успокоить, решительно направился в сторону верхних пастбищ — на самом деле мне было все равно, откуда начинать поиски.
Почему — то мне казалось, что если она и впрямь слоняется где — то поблизости, я обязательно ее встречу.
Я уже отошел на порядочное расстояние, когда он окликнул меня.
— Люк!
Я обернулся.
— Осторожней.
* * *
Я еще никогда не оставался один — даже в горах, где пастухи всегда старались дежурить парами, и мне было страшно. Когда начало темнеть, я очертил вокруг себя магический круг, чтобы никакая нечисть не могла до меня дотронуться, но в глубине души понимал, что это бесполезная мере предосторожности — ведь если бы такие штуки наверняка помогали, то с чего бы всем бояться? Тем не менее, я устроился внутри этого круга и разжег костер — поначалу сидеть у огня было уютно — он освещал все вокруг на несколько шагов, высвечивал ближайшую гряду камней, заставляя их покрываться то синюшной бледностью, то румянцем, а треск горящих веток помогал не прислушиваться к разным ночным звукам. Но потом, мне начало казаться, что тьма, отступившая за пределы светового круга, на самом деле уплотняется, окружая меня сплошной стеной, которая казалась совсем уж непроглядной по сравнению с розовыми отблесками костра. Она корчила мне рожи и, в тот же миг, злорадно хихикала у меня за спиной. Это было так страшно, что, если бы костер не прогорел, я бы, наверное, сам его погасил.
Только когда последние угли рассыпались грудой мерцающих огоньков, я понял, что зловещая тьма существовала большей частью в моем воображении — вокруг было не так уж темно. В начале лета ночи короткие, и светлые сами по себе, но тут, наверху, где деревья не заслоняли небо, а воздух был свободен от мутных морских испарений, я увидел, что от горизонта до горизонта протянулась огненная полоса — широкий звездный мост, такой яркий, что силуэты одиноких деревьев на склоне холма чернели, точно нарисованные углем. Звезды мерцали и переливались, собираясь в шары, в вихри, в сложные фигуры, слабое зарево на краю неба то вспыхивало, то гасло, и зрелище это так заворожило меня, что я поднялся и осторожно начал пробираться на самую верхушку холма. Оказавшись наверху, я обернулся и у меня перехватило дыхание — словно я стоял в полумраке молельного дома с его цветными окнами и мягким мерцанием светильников — море на юге лежало черное, черней, чем небо, но там, где днем я бы увидел темный лесной массив, протянувшийся сколько хватит глаз, сияла россыпь огней, точно кто — то кинул с высоты на деревья светляков — пригоршню за пригоршней. Только ни один светляк не мог бы сиять так ярко. Огни эти точно дышали — мерно, в каком — то своем ритме, то меркли, то разгорались ярче, казалось, что по верхушкам деревьев, по кронам пробегают волны света.
«Огни наших поселений простирались от горизонта до горизонта… я вижу их в своих снах — они сияют, точно небо, полное созвездий…» — вспомнил я. Зрелище было таким поразительным, что я почувствовал себя причастным к нему, словно я был странным образом соразмерен этим горам, и темному морю, поглощавшему звездный свет, и этим огням — я был не больше и не меньше чем они — часть этого мира, равный собеседник и наблюдатель.
