Мне было не по себе — настолько, что я подхватился и побежал прочь. Крик сверлил мне голову, и я несся, не разбирая дороги, пока не оказался на морском берегу. Здесь стало немного легче — волны шумели — тоже в каком — то своем ритме, но сами по себе, им было все равно, что творится на побережье. Крик, тем временем, забрал совсем высоко, казалось, он взмыл в небо, как черная птица и вдруг превратился в отчаянный звериный вой. Я в ужасе зажал уши руками и упал на песок. Когда я, наконец, поднялся на колени и решился отнять руки, было тихо, а солнце стояло уже высоко в небе.
Голова болела невыносимо — я несколько часов проторчал на солнце, а оно в это время года пощады не знает. Мало этого, те дальние голоса, видно, затронули в моем мозгу какие — то струны и я чувствовал себя разбитым, точно выпотрошенным — тело и голова отзывались какой — то звенящей пустотой.
Я встал, отряхнулся от налипшего песка и на подгибающихся ногах побрел обратно в поселок.
Действо кончилось.
Двери молельного дома были широко распахнуты и оттуда выходили люди — и наши, и пришлые, все выглядели одинаково — опустошенные, расслабленные, они медленно и неуверенно разбредались по поселку.
Не все.
Одного из чужаков вывели под конвоем; вели его двое наших — оба здоровые, крепкие мужчины, и лица у них были суровыми. Он, видно, был из тех, кого так и привели связанными, но если остальным, как я понял, веревки развязали, то ему — нет. Он трясся и что — то бессмысленно бормотал — похоже, он так и не понимал, где находится, словно и посейчас не пришел в себя.
Его повели не в общинный дом, а вывели на окраину поселка и я увидел, что люди, попадавшиеся на пути этой странной процессии, шарахаются от него, как от зачумленного.
Я проводил его взглядом и присел на крыльцо молельного дома — войти внутрь я так и не решился. Наконец на пороге появился отец Лазарь — отблеск былого могущества все еще лежал на нем и лицо его было суровым и жестким.
Даже не верилось, что он способен снизойти до обычного человеческого общения, но я чувствовал себя таким лишним, таким никому не нужным, что набрался храбрости и сказал:
— Я не могу вам ничем помочь, святой отец?
— Что? — он рассеянно поглядел на меня, точно только что впервые увидел и теперь гадал, кто я такой.
— Я хочу сказать… что — нибудь сделать для вас? Я думал — я ваш ученик.
А меня не пустили на церемонию…
— Ученик? — он мрачно уставился на меня и у меня от страха перехватило дыхание. — Ученичество — дело нелегкое. А выдержать такие церемонии под силу только крепким духом. И обрести такую крепость нелегко. К этому нужно долго готовиться.
Сначала я испугался, что он вообще откажется от меня и велит убираться вон, но теперь немного осмелел:
— А что случилось с тем? Куда его повели, отец Лазарь?
— Бесы не покинули его, — сухо ответил он. — Ему предстоит очищение огнем.
Я почувствовал внезапную слабость.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что предпочел бы, чтобы ты вызывал поменьше нареканий, — сказал отец Лазарь. — Откровение снисходит на тех, кто молча смотрит и слушает, а не на тех, кто все время раздражает окружающих своими выходками. Что ты делал в молельном доме? Кто тебя туда звал?
Я открыл было рот, но счел за лучшее промолчать и снова закрыл его.
— Постарайся сегодня больше не попадаться мне на глаза, — заключил он, — иначе я, пожалуй, передумаю.
Он обернулся, и, поискав глазами в кучке людей на площади, окликнул:
— Матвей! Присмотри за ним. А еще лучше, отправь его наверх. Тут ему делать нечего.
— Пошли, — коротко сказал Матвей.
Какое — то время я молча шел за ним, но, наконец, не выдержал.
— Что случилось с тем человеком? Почему бесы так и не покинули его?
— Боюсь, он просто свихнулся, — ответил Матвей, — бедняга. Давай, шевелись, я, что ли, должен запрягать лошадь?
— А бесы?
— Предполагается, — ответил он, — что они погибнут вместе с ним.
— И они действительно погибнут?
— Раз святой отец сказал, значит, так оно и есть, — сухо ответил он.
— А остальные?
— Остальные свободны от скверны. Я думаю, честно говоря, что они останутся у нас. Их община разорена. А нам нужны рабочие руки.
— А этот…
— Его отведут к жертвенному столбу, — сказал Матвей. — К тому, за скалами.
— Его сожгут?
— Не задавай дурацких вопросов… — Он помолчал. — Я, впрочем, думаю, что его сначала убьют. Он все равно ничего не соображает, но уж больно поганая это смерть.
Человеческий мозг устроен странно — все, что его не касается, он в расчет не берет, и я так удачно гнал от себя все мысли об участи того несчастного, что вскоре перестал об этом думать.
Тем более, мне не терпелось оказаться наверху, чтобы отыскать Тию — я радовался, что ей не пришлось видеть и слышать то, что творилось внизу, и вовсе не жаждал рассказать ей об этом. Просто хотел убедиться, что все у нее в порядке. В глубине души я был уверен, что все в порядке — просто хотел получить внешнее подтверждение этой своей уверенности. Поэтому, добравшись до летней стоянки, я тут же отправился разыскивать Лину — ее сестру.
Внешне она была совсем другая — темноволосая, черноглазая, бойкая, но улыбка у нее была хорошая; она походила на свою сестру чем — то другим, скрытым — даже мне, хоть я и не часто ее видел, было ясно, что в ней нет той неявной злобы, затаенной обиды на весь мир, которая часто присуща женщинам и тянет их язвить и жалить исподтишка.
Сейчас она не улыбалась — до нее дошли слухи о том, что стряслось в ее родной общине и глаза у нее были припухшие. Похоже, она все это время проплакала, но, увидев меня, выдавила улыбку — скорее, тень улыбки, и приветливо сказала:
— Здравствуй, Люк. Тебе что — то нужно?
— Я ищу Тию, — ответил я. — Я просто хотел сказать ей, что все в порядке.
Она поглядела на меня, точно увидела привидение.
— Что в порядке? — выкрикнула она и, не в силах больше сдерживаться, снова зарыдала.
Я, в свою очередь, уставился на нее.
— Ее здесь нет?
— Откуда ей тут быть? — устало ответила она. — Если ее нет среди тех, внизу, значит, она погибла…
Я нерешительно сказал.
— Лина… но ведь она не погибла. Я сам ее видел.
Она подскочила, схватила меня за плечи и сильно встряхнула, — мне казалось, что она даже не соображает, что делает.
— Ты ее видел? Где?
— Внизу. С ней ничего не случилось. Она просто была очень напугана. Я думал… она пошла сюда…
Она продолжала трясти меня.
— Когда? Когда это было?
— Прошлым вечером… Лина… она давно уже должна была быть здесь.
