Настоятельница почувствовала себя очень старой и очень усталой и что лом в ее руке – очень тяжел.
– Хватит играть в кошки-мышки, – сказала сестра Схоластика. – Я могла бы и дальше водить тебя, но согласна играть, только когда могу быть кошкой.
Мать-настоятельница ничего не ответила.
– Ты ждешь солдат правителя? – продолжала сестра Схоластика. – Их не будет. Сюда придут лишь для того, чтобы забрать покойника и снять охрану.
– Ты выкрала письмо?
– Подменила. Это вернее.
– А… печать?
– То ли еще делать приходилось… – Медленная усмешка появилась на ее выбеленном луной лице.
– Скажи мне, – тихо попросила мать-настоятельница, – отсюда есть потайной ход в лечебницу?
– Да, и не один. Я все здесь обследовала за эти годы. А теперь ты скажи – когда ты заподозрила?
– С самого начала я чувствовала – что-то не так в твоей истории. Я знала, что ты не лжешь – ведь можно было разузнать, была ли в эйлертском монастыре сестра Схоластика и что с нею сталось после. Но ты не договаривала. Если ты была в своей прежней обители простой огородницей, почему именно тебя выбрали, чтобы послать к королеве? Значит, у тебя были знания, кои ты хотела скрыть. Тогда я не стала задумываться над этим, но потом… только ты и я обладаем достаточными познаниями, чтобы изготовить яд и заменить им лекарство. Я этого не делала, следовательно…
– Логично, – сказала сестра Схоластика. – Итак, ты давно догадывалась и все же не выдала меня. Почему?
– Я не была уверена и хотела знать точно.
– Теперь ты знаешь точно… а мне пора уходить.
– Нет.
Сестра Схоластика сделала шаг вперед, башней возвышаясь над маленькой и сухонькой настоятельницей.
– Я уйду… и не надо кричать. Думаю, отсюда все равно не слышно, но… лучше не надо.
У матери-настоятельницы перехватило дыхание.
– Ты достаточно умна, святая мать, чтобы понять – мне теперь все равно, грехом меньше или больше.
– Я все еще не знаю точно, – произнесла мать-настоятельница.
Сестра Схоластика поглядела на нее, склонив голову набок.
– Я знаю кто, – продолжала мать-настоятельница, – и знаю как, но еще знаю, для чего.
– Ты хочешь объяснений? Хорошо. Я расскажу… а ты не будешь мешать мне уйти. Пожалуй, так будет правильнее.
Сызмальства я была подвержена только одному искушению – искушению знанием. Может быть, останься я в Эйлерте, мне удалось бы справиться с ним. Но тамошняя приоресса послала меня в резиденцию, надеясь, что я стану там ее глазами и ушами. И я долго приглядывалась и прислушивалась, но не для нее, а для себя самой. Я наблюдала за теми, кому принадлежала верховная власть, и Боже всемилостивый, до чего они были ничтожны со своей жестокостью, своим развратом, жадностью и полнейшей неспособностью к разумным решениям! И они стали мне противны, и я захотела их гибели и, когда начался мятеж, перебежала к бунтовщикам. Они также были жестоки и беспощадны, темные дикие люди, невинные в своей жестокости, как малые дети, и, как дети, способные только разрушать. Я могла быть довольна. Я познала мудрость власти и мудрость бунта. И я захотела мудрости покоя. Я приказала себе все забыть. И стала копаться в земле. И поначалу все шло хорошо. Но… Можно забыть все, что знаешь, однако меченый – на всю жизнь меченый.
– Ты не выдержала нового искушения?
– Искушения… Я не уверена, что это было искушением. Склонна даже предположить, что Провидение, в неизреченной благости своей, не зря уберегло мою грешную плоть от расправы. Все, кого я знала, погибли, и погибли страшной смертью. Они были сожжены огнем, посажены на кол, колесованы, и по дорогам нельзя было пройти из-за смрада мертвых тел, ибо даже в погребении было им отказано. Так было, святая мать, так было. И сделал это он, Регимбальд. Разве мог он благоденствовать дальше, когда жизнь его была в моих руках? Но он боялся и тоже стал подозревать. Дальнейшее тебе известно… Я вынуждена была задержаться, переписывая письмо, а потом мне нужно было перехватить гонца, а пешком это не так-то просто сделать, хорошо, что мне известны все окрестные тропы. Обстоятельства мне благоприятствовали. Этот пьяница засел на ночь в корчме, и я без труда добралась до седельной сумки. Я только опасалась, что опоздаю, и все кончится без меня. Но я успела.
– Что же ты написала в том письме?
– То, чему там следовало быть. Что он тяжко занедужил, и даже милосердное попечение добрых монахинь вряд ли отсрочит кончину. Просит позаботиться о подобающем погребении… Хотела было отписать все имение его в пользу обители, да спохватилась – в таких делах надобно знать меру.
Воцарилось молчание, которое прервала сестра Схоластика.
– Теперь я должна идти. Скоро рассвет, и я надеюсь к этому времени быть подальше отсюда…
– А я надеюсь, что ты вернешься вместе со мной.
– Ты хочешь, чтобы я покаялась? Понесла заслуженное наказание?
– В некотором роде. Не в том, как ты думаешь.
– Вот как?
– Ты оценила мой ум. Но и ты достаточно умна, чтобы понять, зачем я тебя искала.
– Ну конечно… как я все это знаю. Лучший способ покончить с искушением – уступить ему. Лучший способ избавиться от врага – сделать его своим другом. – Она снова засмеялась. – А лучший способ избавиться от мятежника – допустить его к власти!
– Да… это верно. Но это – только часть правды. Ты пока не все поняла…
– Что же еще?
– Узнаешь…
«Узнаешь», – сказала настоятельница и, созвав сестер, назвала имя той, кого желала видеть своей преемницей. Те, которые поняли ее, согласились и промолчали, а те, которые не поняли, испугались и промолчали.
И когда в скором времени настоятельница отошла в мир горний, названная сестра заступила ее место. Ее радетельным попечением монастырь изрядно укрепился, все здешние дворяне присылают к нам для обучения своих дочерей, щедро жертвуя от своего имения, обитель процветает, закрома полнятся, на лугах тучнеют стада, а окрестные трудолюбивые бедняки, получая обильное вспомоществование, денно и нощно воссылают молитвы о долгой жизни благодетельной матери нашей Схоластики.
– Обождем.
– Зачем?
– Пусть пройдут.
– А нам что до них?
– Больно веселенькие…
– А ты испугался.
– Послушай раз в жизни совета!
Двое остановились в подворотне у кабака, скрывшись от единственного на темной улице огонька – чадящей плошки у вывески. Тот, который убеждал не торопиться, был человек плотный, коренастый, несомненно, военный, лет сорока с лишним. Левая его рука, неестественно согнутая, пряталась под теплым плащом. Его спутник был почти вдвое моложе. По одежде его можно было бы принять за монаха, если бы не длинный меч у пояса.
