— И чем мы тогда отличаемся от… этого? — он показал рукой в сторону клубящейся мглы.
— Загляни в себя, любовь моя, — мягко произнесла она. Вольтер снова заглянул в свою глубинную сущность и увидел там только хаос. Живой хаос.
— Откуда ты это взял?
Гэри пожал плечами и усмехнулся.
— Ты же знаешь, что среди математиков встречаются не только консервативные интеллектуалы.
Дорс глядела на него в изумлении.
— Сатиры…
— Отчасти. — Он растянулся на соблазнительно свежих простынях.
Теперь их любовные забавы несколько изменились. И у него хватало мудрости не давать названий и определений.
Раздумья о том, что значит быть человеком, изменили его взгляд на мир. Он шагнул на новую ступень, и жизнь захватила его кипучей волной.
Дорс ничего не сказала, только улыбнулась. Он решил, что она не понимает. (Позже он сообразил, что ее молчаливое согласие доказывало как раз обратное — что она все поняла правильно.)
Через некоторое время, в течение которого они ни о чем не думали, а были заняты гораздо более важными делами, Дорс сказала:
— «Серые». — Ах. Э-э…Да.
Он поднялся и натянул обычную рабочую одежду. Какой смысл наряжаться для такого дела. Главное — выглядеть обычным человеком. А это нетрудно.
Гэри просмотрел свои заметки, нацарапанные от руки на простой бумаге из целлюлозы… и погрузился в странные мечты, которые уже посещали его когда-то.
Для человека — то есть цивилизованного сатира — печатные листы предпочтительней текста на экране компьютера, каким бы красивым шрифтом он ни был представлен. Чтение с листа зависит от света: как говорят специалисты, «исключение цветов» что придает листу неповторимую особенность. Одним движением лист можно наклонить, отодвинуть подальше или поднести ближе к глазам. Во время чтения самые онтологически древние участки мозга тоже принимают участие в процессе: вы держите книгу, переворачиваете страницы и любуетесь игрой света на бумаге.
Гэри думал об этом, примеряя на себя представление о человеке как о сложном и развитом животном. Побывав на Сатиру-копии, он понял, что всегда ненавидел компьютерные экраны.
На экранах всегда полно дополнительных цветов, которые излучают собственный свет — яркий, ровный и неизменный. Они чудесно приспособлены для каких-нибудь статичных существ. А венец творения, Гомо Сапиенс, задействует небольшую часть своего мозга, а остальное остается в бездействии.
На протяжении всей жизни, проведенной перед экраном, его покорное тело протестовало. А он игнорировал этот протест. Кроме того, ему казалось, что экраны живут своей жизнью, активно и бурно. Они так и пышут энергией.
Теперь же Гэри мог чувствовать это непосредственно. Каким-то образом его тело достучалось до сознания.
Одеваясь, Дорс сказала:
— Отчего ты такой…
— Воодушевленный?
— Сильный.
— Ощущаю реальность.
Вот и все, что он мог объяснить. Они оделись. Приехали охранники и отвезли их в другой сектор. И Гэри с головой погрузился в заботы кандидата на пост премьер-министра.
Тысячи лет назад какая-то процветающая Зона прислала на Трентор Скалу Могущества. Ее волокли сюда в течение семисот лет, поскольку скоростных гиперпространственных кораблей в ту пору еще не было.
Император Крозлик Умелый приказал установить ее так, чтобы из окон Дворца открывался красивый вид. Теперь скала нависала над всем городом. Самые знаменитые художники расписывали эту громаду, и она так и осталась ярчайшим образцом искусства той эпохи. Через четыре тысячи лет молодой и полный амбиций Император приказал вытесать из скалы скульптуру, но ничего из его грандиозного проекта не вышло, и гору стесали почти до основания.
Дорс и Гэри, окруженные гвардейцами, подъехали к плачевным останкам Скалы Могущества, укрытым огромным куполом. И тут Дорс заметила, что за ними тайно следят.
— Высокая женщина слева, — прошептала она. — В красном.
— Почему ты можешь распознать слежку, а охрана не может?
— У меня есть техника, которой нет у них.
— Неужели? Но Имперские лаборатории…
— Империя существует двенадцать тысяч лет. За такое время многие знания успели растерять, — спокойно пояснила она.
— Послушай, я должен туда пойти.
— Как и на прошлый Верховный Совет?
— Я люблю тебя, невзирая на твой ядовитый сарказм. Дорс хмыкнула.
— Только потому, что «Серые» попросили тебя…
— Собрание «Серых» — подходящая аудитория именно сейчас.
— Поэтому ты натянул самый худший костюм.
— Это моя рабочая одежда, «Серые» сами так пожелали.
— Рубашка не первой свежести, черные штаны, черные туфли. Скукотища!
— Зато скромно, — прошипел он.
Гэри помахал толпе, сгрудившейся у подножия горы. «Серые» разразились криками и зааплодировали. Они стояли отдельно от толпы, выстроившись строгими колонами, напоминавшими математические выкладки.
— А это? — встревожилась Дорс.
— Все в порядке.
На Тренторе в качестве домашних питомцев обычно держали птиц, потому неудивительно, что «Серые» стремились выделиться и здесь. Во всех секторах был принят свой набор цветов. В этом крытом дворе кишели крылатые создания, щебеча и кружась, как живые верткие игрушки. Стаи юрких птиц складывались в калейдоскопические картинки, представляя собой увлекательное зрелище. Подобные представления, как решила удивленная аудитория, требовали сотни тысяч птиц-участников.
— Вон кошки, — неприязненно прошептала Дорс.
В некоторых секторах коты бродили стаями. Но вообще-то их генотипы были тщательно подстрижены, и каждая кошка была образцом красоты и прекрасных манер.
Подошли официальный представитель «Серых» и дама в праздничном костюме, в сопровождении тысячи золотоглазых кошек с голубой шелковистой шерсткой. Они окружали ее, как водный поток, но не беспорядочно, а сохраняя элегантную выверенную поступь. Дама была одета в ало-оранжевый бархатный костюм и казалась огненным язычком в центре голубого кошачьего озера. Одним спокойным и элегантным движением она сбросила одежду. И осталась совершенно нагой, окруженная кошачьим живым барьером.
Гэри знал, что должно случиться, но все-таки не смог сдержать удивления.
— Понятное дело, — сухо сказала Дорс. — Коты тоже ведь не одеты.
