– Кажется ты добилась, чего хотела, – заметил сухо девушке. И вышел за Лой.
Страж осуждающе глянул на светлую и тоже покинул комнату.
Эя закрыла глаза – ей захотелось умереть, до того стало тошно. Но смерти придется подождать – для начала жизнь должна расставить все на свои места.
Самер ушел последним, но недалеко – Вейнер преградил дорогу.
– Что там произошло? Все как с похорон уходят.
Сабибор хотел послать его к чертям, и даже рот открыл, но передумал. Посмотрел нехорошо и с нескрываемой желчью выдал:
– Можешь теперь целоваться со своей Лайлох хоть в десна и трахать хоть на площади. Эрлан вряд ли к ней вернется.
Шах качнулся в сторону комнаты, но на грудь легла ладонь друга:
– Только, прежде чем обнять свою… обалденную, знай, что именно ее папаша лишил тебя мамы, папы, братьев, заодно устроив небольшой геноцид в масштабах одной маленькой планетки – этой.
И с оскалом похлопав ему по груди, ушел не оглядываясь, Вейнера как припечатало – стоял – ни туда, ни сюда двинуться не мог.
Эрлан поднялся на верхнюю площадку башни и встал у края, подставляя лицо ветру, жмурился на закат, отдаваясь наступающей прохладе. Ветер трепал волосы, оглаживал рубаху облепляя ею тело и казалось, взмахни руками и полетишь…
Вот только мысли к земле притягивали, тяжелы были думы.
Перед глазами была Эйорика, и на губах все тлеет тот первый поцелуй у стен разрушенного дейтрина, словно это было вчера. Тогда он начал жить… не зная, что строит свое счастье на костях и крови, целует ту, чей отец как раз и превратил дейтрин в развалины, а жизнь в существование.
И что теперь делать? Как выкинуть ее из сердца, если и двадцать лет разлуки не помогли?
Если б она отказалась от Эберхайма…
Что это изменит? Он-то теперь знает, кто она. Да, есть сомнения, но даже, если выдумала – зачем было причинять такую боль, настаивать на возмущающим разум любого нормального? И если бы помутилась рассудком – но взгляд был разумным, осознанным, твердым. Эрлан видел его сейчас, как будто так и продолжал смотреть в глаза Эрики.
И видел, как падает отец, его голова летит к телу мертвой мамы.
И видел Эйорику, что потягивается нагая, смотрит из-под полуопущенных век, загадочно улыбаясь, горячая, нежная…
Все кончено. Сложилось: Майльфольм – Эберхайм – Эйорика. Первому сохранили жизнь специально – Этан умен и хитер и знал, как выманить девушку. На стража точно поведется, послушает его. И скала совпала – там Эберхайму никто не помешал бы увидеть дочь и сообщить ей кто она. И видимо достаточно веские привел аргументы, что поверила.
Интересно, он пытался ее спасти или было наплевать, что сорвалась и падает?
И головой качнул – не верилось. Эя дочь Эберхайма – звучит как нечто кощунственное и запредельное, бредовое. Несовместимое. И все же… он был почти уверен, что знаки рода Эберхайм, не стать последний изгоем, проступили бы на челе девушки. Эрлан достаточно узнал ее, чтобы сложить очевидное. В ней чувствовалось право, закрытое, как дверца, а он понять не мог что это. Ответ же прост – отце лишен и дочь войти не сможет. Нет, тот еще, наверное, что-то может. Да может точно – обращаться. Шердан погиб раньше, чем закончил изъятие права.
И кстати это подтверждает тоже слова Эйорики. Эберхайм мог здесь появиться, обратившись, как раз на высоте – на другом уровне – выше, чем распространяется влияние Маэра Шердана. И тем обезопасил те крохи права, что ему еще остались, но рисковал. С чего вдруг, если бы не дочь, не желание сообщить ей кто он, кто она. И вбить, конечно, клин меж ней и Лой, и перетянуть светлую на свою красную сторону. Красную от пролитой невинной крови.
Удачно.
А он теперь должен воевать и с ней, с той, с которой делил свою душу, постель и мечты, с той, которой отдал себя без остатка, и здесь стоит фантом, а сам-то так и остался с ней.
Эрлан невесело усмехнулся.
– Отлично, Эберхайм, – прошептал в сторону заката. – Ты знаешь, как ударить посильней, убить не прикасаясь.
Не смог достать напрямую – прилетел сюда. Нашел.
Интересно, он все еще здесь?
Спросить о дочери его?
Перед глазами ее лицо, так явственно, так четко встало, что Эрлан протянул руку и, даже показалось, коснулся кожи пальцами и ощутил тепло. Душа как порванная струна заныла – ему не прикоснуться больше наяву, не ощутить реально тепло и нежность, свет, что словно шел изнутри и окрылял, сам воздух наделял любовью.
Они так непохожи – отец и дочь. Так что же он решил, что Эйорика права?
Права – не стоит бегать от себя.
Но как ее оставить? Тем более сейчас, когда больна, слаба, и говорить не может – шепчет.
А как вернуться, как можно подойти к той, что признает отцом убийцу его отца, матери, знакомых и друзей, малышки Порверш, стражей и невесты. Ведь признавая его Эйорика бросает вызов всему и всем, открыто признает, что ей все равно на то что Эберхайм убил ее сестру, не говоря о тех, что заполнили святилище предков, продлив его на километры. Заполнили камнями, не телами. Тела никто похоронить не смог – не до того и некому было.
Чудовищно. Представить только и пальцы в кулаки сжимает ярость. А Эйорике, как будто все равно – не трогает, подумаешь?
Как такое можно?
Эрлан голову склонил, ладони впились в камень ограды – тысячи семей под корень, дейтсрины, мельберны и скиппы, детей и стариков, всех женщин – родами прочь, в мир предков.
А ей все равно? Признала?
– Что происходит? – встал у него за спиной Вейнер.
Эрлан искоса глянул на него и отвернулся, опять воззрился на закат.
– Ночь надвигается. И только.
– У тебя такой голос, словно она уже легла. Причем на сердце, душу и разум сразу.
"Ты угадал. Эйорика как свет – была недолго. Теперь лишь память остается". Но вдуматься – и, то пощечиной погибшим. Даже помышлять о ней – предательство. А как забыть?
Обязан вычеркнуть, должен уничтожить о ней и память, но как если без нее, вопреки всем доводам, и дышится -то тяжело?
Инар воспитывал ее, как родную – не знал? Да нет, скорее знал. Значит, собирается использовать против Эберхайма. Тот показал, отчетливо рискнув всем, что у него осталось одно больное место – дочь.
Эрлан потер лицо – зная дядю, он был уверен – следующий ход будет через Эю. И ему, Эрлану Лой придется в этом участвовать. Это его долг – долг сына, долг изначального, долг человека. Но он еще и муж, и мужний долг диктует защищать жену.
Расторгнуть узы?
Да. Поднимут книгу Судеб и выхода не будет. Он просто не сможет поступить иначе, как отодвинуть, вычеркнуть ее.
Но тогда Инара не проведут в Морент, развернут, как требует Эйорика.
Опять тупик.
