- Ну, Ивонночка!.. Ну мне же через полчаса - опять на работу...
В голосе его звучали недоумение и обида.
Тогда Ивонна нехотя ему улыбнулась, и Дуремар мгновенно пересел на диван - осторожно, как гусеница, прильнув всем резиновым телом и еще более осторожно взявшись за отвороты халата.
- Ну вот, мы, наконец-то, и вместе...
Пальцы у него и в самом деле были холодные.
Ивонна вздрогнула.
И в это время прозвучал резкий требовательный звонок в прихожей.
В общем, как не заладилось с самого утра, так, видимо, и продолжалось, - потому что когда она, кое-как успокоив ополоумевшего Дуремара и всей жизнью поклявшись, что ни один человек сюда не покажется, с превеликим трудом запихала его в крохотную подсобную комнатку, размерами похожую на чуланчик, то, сама вся в смятении, открыв наружную дверь, она увидела не соседку, на что в глубине души почему-то надеялась, и не почтальона, приносившего иногда заказную корреспонденцию, даже, в общем, не Клауса - у Клауса был свой собственный ключ - а увидела Франца, ощерившегося от злости, и причем за спиной у него маячила какая-то не внушающая доверия, потрепанная фигура.
Вот уж кого она совсем не хотела бы видеть.
- В чем дело?
Однако, Францу было в глубокой степени наплевать на это.
- Привет! - растягиваясь в ненатуральной улыбке, сказал он.
И не грубо, но безоговорочно отстранив Ивонну плечом, как хозяин, потопывая, прошел в глубину квартиры, где на кухне, немедленно, открыв холодильник, первым делом достал оттуда пакет молока, который уже был распечатан, - огурец, две банки килек в томате, вывалил из подвешенной хлебницы половинку городского батона, а затем вскрыв консервы широким зазубренным лезвием, видимо, одним из десятка спрятанных в ручке ножа, выхватив из этого же ножа трехзубую крепкую вилочку и махнув человеку, с которым он вместе явился: Проходи, Крокодил, не стесняйся, чувствуй себя, как дома!.. принялся выковыривать хилые рыбьи тушки - запивая их, точно изжаждался, и заедая кусками растерзанного батона.
Причем, сам батон он не резал, а просто отламывал, вероятно, не желая терять драгоценного времени, а вчерашнее, наверное, уже подкисшее молоко торопливо отхлебывал прямо из горлышка - так, что одна-две белые струйки скользнули по подбородку.
- О!.. Это - то, что требуется!..
Он был вообще какой-то грязноватый, оборванный, словно все последние дни ночевал на чердаках и в подвалах, серую брезентовую штормовку его явно с чужого плеча перечеркивали следы мазута и ржавчины, а на складках локтя, где она была кое-как, неумело заштопана, будто высохшая слюна, поблескивали ниточки паутины.
И такая же ниточка паутины поблескивала на заношенных облегающих джинсах.
- Не обедал по-человечески уже две недели!..
Впрочем, спутник его, которого он называл Крокодилом, при сравнении с ним выглядел нисколько не лучше - в самом деле напоминая ленивого аллигатора удлиненным своим, крупно-пористым, нездоровым лицом, сильно стянутым, наверное от рождения, к острому подбородку; все лицо таким образом было скошено на затылок, а прикрытые дряблыми веками, выпуклые глаза, словно два бугорка, возвышались над переносицей. То есть, действительно крокодил. Даже вытертое зеленоватое приталенное его пальто, отвисающими карманами свидетельствующее о неустроенности, походило на чешую безмозглой мерзкой рептилии: оно тоже было ужасно затаскано и, как штормовка у Франца, испещрено следами мазута, но если штормовка, судя по ее внешнему виду, все-таки иногда, наверное, стиралась и чистилась, то многолетняя суровая грязь на пальто явно уже навсегда срослась с драповой тканью - пропитала все швы, повидимому, до подкладки, и уничтожить ее можно было, только уничтожив саму материю.
Даже странным казалось, что кто-то носит такую замызганную одежду. Тем не менее, Крокодил явно чувствовал себя в ней довольно уютно: тоже, подхватив со стола чайную ложечку, начал быстро-быстро вычерпывать томатный соус из банки, губы его, пошвыркивая, вытягивались, точно у Дуремара, заскорузлые пальцы пихали в расщелину рта огромные корки хлеба, черная засаленная окантовка воротничка, вероятно, его ничуть не смущала, он лишь изогнулся, как ящерица, на мгновение сморщившись, и все той же несчастной мельхиоровой ложечкой, правда, выпачканной уже в томате, облепленной мелкими крошками, почесал себя между лопаток - выдохнув с мучительным наслаждением.
Объяснил - на секунду застыв и прислушиваясь к ощущениям:
- Щекотно... Ползает кто-то...
Ивонна попятилсь.
Франц же, чуть было не подавившись непрожеванной пищей, оглушительно захохотал и сказал, тыча вилкой с насаженным на нее ломтиком рыбы:
- Познакомьтесь: Ивонна - моя сестрица, она немного задвинутая. Не бойся, Ивонна, мы у тебя сегодня переночуем... А вот это - широко известная в узких кругах персона по имени Крокодил... Крокодил! Продемонстрируй даме, что ты - человек воспитанный!..
Он опять очень громко, с неприятными нервными интонациями захохотал: ломтик булки слетел у него с языка и плюхнулся в банку, а из ранки над бритостью рта, обметанного воспалением, показалась, темнея и набухая, овальная капелька крови.
Франц слизнул ее и дернул, как командир, подбородком:
- Крокодил! Кому было сказано?..
Ивонна подумала, что он так шутит, - потому что ожидать от Франца можно было чего угодно, - однако, не успела она опомниться и сообразить в растерянности, что к чему, как встряхнувшийся Крокодил действительно, с совершенно неожиданным для него изяществом, подхватил ее руку, поднятую было для протестующего гневного жеста, и, неуловимо склонившись, губами, лоснящимися от рыбьего жира, очень ловко поцеловал ее в розовые чистые ногти:
- Поручик Рагоба - к вашим услугам!..
Он даже умудрился каким-то образом щелкнуть стоптанными, порыжевшими, просящими каши ботинками, а согбенная прежде грудь под его рубашкой, заколотой на булавки, вдруг выкатилась колесом.
Впрочем он тут же опомнился и добавил обычным, гораздо более подходящим к его внешности тоном:
- Извиняюсь, конечно, хозяйка... А водочки у вас не найдется?..
- Да-да, - сказал Франц. - Крокодил в самом деле из офицеров. Командир особого взвода дворцовой охраны. Лейб-гусар, имел Золотое оружие... До чего доводит человека страсть к алкоголю... Но стреляет он все равно - как бог. Между прочим, ты налила бы действительно - по сто пятьдесят, с мороза...
И Франц сделал выразительный жест - двумя выставленными из кулака немытыми пальцами.
Словно поднял ими невидимый тяжелый стопарик.
- А?.. Сестрица?..
Пришлось достать им бутылку, сохранившуюся еще с Нового года.
Однако, выпить они все равно не успели.
