- Перестаньте! Не смущайте мистера Нейлэнда!
- Ничего, валяйте, - сказал я. - У меня своя точка зрения.
- Ну, разумеется, - сказал мистер Периго. - И я очень хотел бы узнать ее.
- Нет, сперва вы... Да и вообще... раз я хочу здесь устроиться, мне надо болтать поменьше...
- Здесь вы можете говорить что угодно, - сказала миссис Джесмонд. Правда, мистер Периго?
- Правда, но он-то этого еще не знает, - ответил тот. - Ну, а я вообще не скрываю своих мнений, за исключением, конечно, тех случаев, когда нахожусь в обществе таких заядлых патриотов, как полковник Тарлингтон. Точка зрения у меня несколько эгоистическая, не спорю, но я всегда откровенно признавал, что я эгоист. Я знаю, какая жизнь меня может удовлетворить, и знаю, что на такую жизнь рассчитывать нельзя, если мы будем продолжать войну. Предположим даже, нам удастся победить Гитлера, а пока на это что-то не похоже, - но мы добьемся победы только ценой полного истощения всех наших сил. И в результате полмира окажется под властью Америки, а другая половина - под властью Советского Союза. А для меня это безнадежная перспектива. Поэтому я... - строго между нами, мистер Нейлэнд! - я не вижу смысла в затягивании войны и считаю, что лучше прийти к разумному соглашению с немцами, - необязательно с самим Гитлером, можно и с германским генеральным штабом.
- Я была такого же мнения еще до вступления в войну России, - сказала миссис Джесмонд уже серьезно, без улыбки. - А сейчас я просто убеждена в этом.
- Убеждены? В чем? - спросил я.
- В том, что глупо с нашей стороны продолжать войну ради большевиков. Ничего мы не выиграем, а потерять можем очень многое.
Я посмотрел на нее, и затем, пока глаза мои рассеянно блуждали по ее гостиной, представил себе, как в первую зиму войны, когда она еще не могла развернуться по-настоящему, в таких вот комнатах в Париже собиралось, должно быть, множество женщин, подобных миссис Джесмонд: красивых, умных, культурных, утонченных, нежно благоухающих, холеных гадин.
Следя за нею уголком глаза, я заметил, что она и мистер Периго быстро переглянулись. Необходимо было поддержать разговор.
- Да-да, - промямлил я, всем своим видом показывая, что опять разыгрываю ту же роль, - я понимаю, что вы оба имеете в виду, но я привык думать иначе. И потом... поскольку в это дело вмешалась Америка...
- Америка, насколько я знаю, планирует широкое развитие военной промышленности, - сказал мистер Периго. - Но это еще только планы.
- Ну, при ее ресурсах... - начал я.
Он не дал мне договорить. Личина непринужденности и вкрадчивой любезности разом слетела с него.
- У нас без конца мелют разную чепуху о ресурсах, как будто самолеты растут на деревьях, а танки можно выкапывать на огородах, как картошку. Чтобы эти ресурсы превратить в военное снаряжение, нужно не только время: для этого требуются большая организованность, энергия, волевое усилие всего народа. А есть ли в демократических государствах такая организованность, энергия и коллективная воля? Если да, то до сих пор, во всяком случае, они мало проявлялись.
Вот как заговорил этот слоняющийся без дела торговец картинами! Я посмотрел на миссис Джесмонд. Она улыбнулась мне, потом взглянула на часы, будто украдкой, а в действительности стараясь, чтобы я это заметил, и я понял намек. Вероятно, наступал час, когда кто-то из молодых людей, оставшихся внизу, должен был прийти к ней сюда.
- Ну, мне пора. Большое спасибо, миссис Джесмонд, - сказал я, продолжая играть роль неотесанного простака. - Я чудесно провел время, так что если получу работу и останусь здесь, то вскоре загляну к вам еще разок.
- Ну, конечно, непременно, - отозвалась она и крепко, выразительно пожала мне руку. Как соблазнительны были эти бархатистые и розовые, как персик, щеки! Она, может быть, и чужую кровь себе переливала, доставая ее на черном рынке.
Мистер Периго ушел со мною вместе.
- Боюсь, что наболтал лишнего, - сказал он тихо, когда мы шли по коридору. - Миссис Джесмонд, ее комната, ее картины - все это меня волнует, и я начинаю говорить больше, чем следует. Но, разумеется, я знаю, что я среди друзей. Если бы вы начали ходить по Грэтли и повторять некоторые мои замечания, вы бы могли наделать мне неприятностей. Но я уверен, что вы на это не способны.
- Никогда в жизни. Я люблю высказывать свои мнения и не мешаю другим делать то же, - сказал я.
(Боже, какого идиота я из себя разыгрывал!)
Мистер Периго стиснул мне руку. Мы спускались вниз по главной лестнице.
- Именно такое впечатление о вас я вынес уже в первую нашу встречу, дорогой мой. Вот почему я сказал тогда, что надеюсь скоро опять увидеться с вами. Вы домой?
- Да, у меня сегодня был утомительный день, а завтра нужно ехать на Белтон-Смитовский завод... У меня очень лестное рекомендательное письмо к директору... Так что, пожалуй, пойду домой выспаться. Как мне попасть обратно в город? Не хотелось бы никого просить подвезти.
Он сказал, что сейчас как раз отходит ночной автобус и я еще успею добежать до остановки на углу. Он не ошибся. Я вскочил в автобус уже на ходу. И мне было о чем подумать, пока я ехал домой.
4
На следующий день я побывал на заводе Белтон-Смита. После этого посещения у меня остался бы прескверный осадок, если бы не то, чем оно закончилось. Встретили меня не очень-то любезно. Директора Робсона, к которому Хичем дал мне письмо, я не застал и после бесконечного ожидания попал к тощему молодому человеку по фамилии Пирсон. Я не представлял для него никакого интереса, и осуждать его за это нельзя. Но он мог бы хоть чуточку постараться скрыть это полное отсутствие интереса. Зевнув несколько раз, он пояснил, что последние ночи мало спал, так как готовил к открытию новый ангар. Он показал мне этот ангар через окно. Здание заводской конторы находилось в нескольких стах метров от огромных ангаров, занимавших участок длиной чуть не в полмили. До сих пор мне никто не может объяснить, почему мы, выстроив по всей стране такие гигантские авиационные заводы, постоянно испытываем нехватку самолетов.
В промежутках между зевками Пирсон дал мне понять, что у меня нет ни малейших шансов поступить на их завод. Он даже, кажется, находил, что со стороны Хичема было просто бесчестно некоторым образом обнадежить меня, дав мне письмо к Робсону.
Пирсон мне не понравился. Он был из тех англичан, которые и выражением лица, и тоном своим как бы внушают вам, что нынешняя война нечто исключительное, для избранного круга, нечто вроде королевской трибуны в Аскоте или павильона для членов Марилебонского крикетного клуба на стадионе "Лордз". Не будь у меня веских причин осмотреть завод, я не стал бы обращаться с просьбой к подобному субъекту. Но, видно, это уже непременная часть моей работы - обращаться с просьбами к людям, которые мне не нравятся. Делать было нечего.
