Но серьги Л’тхарна все-таки не надел.
И не знал, что ответить Рихарду, когда сидел на полу у его ног, устроив голову на колени, а х’манк снова чесал его за ушами. “Ладно”, - сказал, наконец, тот, не добиваясь ответа, — “разрешишь подарить другие?”
Человек был изумлен; поднял голову, ловя взгляд круглых зрачков в сапфировой опояске. Даже разница в мимике и анатомии не делала тайной то, как у х’манка потеплели глаза.
Л’тхарна с изумлением почувствовал, что мурлычет.
Когда х’манк сказал то, что хотел, Л’тхарна вначале не понял его. Слишком невероятно было. И х’манк тревожно спросил: “Не веришь?”, потому что х’манки умеют не верить сразу.
***
Рихард сидел в сборном кресле. Жилой модуль многорасовой гостиницы, привычная мебель корабельного типа. Почти каюта на “Элизе”, только окно в стене, а за окном, над ветвями, знакомые очертания города в сгущающемся мраке — уже вечерело — и в призрачных, искусственных, всех мыслимых и немыслимых цветов и форм огнях, над которыми в подзвездной вышине господствовали алые знаки латиницы.
…сидел, перебирая шоколадные косы, и говорил, чувствуя себя таким выродком, которых даже Дикий Порт видывал немного:
— Я не могу купить весь Фронтир, таких денег ни у кого нет. Только часть. Сами выберете, какую…
“Части” официально вообще-то назывались плантациями, но это слово Рихард просто не способен был выговорить перед Л’тхарной. Он вполне мог позволить себе купить плантацию. Теоретически неудачную в смысле расположения — в горах, болотах, но это как раз выходило самое то. Люнеманн рассказывал, что он собирается сделать, что будет, как будет… Предателем интересов человечества себя не чувствовал. Не то чтобы ему было совершенно наплевать на расовые интересы, таких людей вообще немного отыщется. Но интересам человечества при теперешней космополитической обстановке всерьез навредить практически невозможно. Оно, человечество, единственное в своей весовой категории.
Ррит жмурился. Горло вибрировало под пальцами, точь-в-точь как у кошки. Прильнувшее тело, сильное, благоуханное, жаркое, вздрагивает жестковатая кожа, волосы гладкие и тяжелые, до странности прохладные — теплоемкость другая — они как сухая вода, стекающая по пальцам, касание — утонченная ласка…
— Рихард, зачем ты это делаешь?
— Что?
— Помогаешь. Нам. Ты же х’манк. А это еще и дорого… очень.
Люнеманн искривил угол рта. И задумался. Ответить, что просто рехнулся? Л’тхарна еще примет за чистую монету. Полюбившаяся самому Рихарду идея про “маленькую слабость” здесь не годилась. Истинную причину назвать словами Ариец не мог даже в полном одиночестве и про себя.
— Я оскорбил тебя, — наконец сказал он. — Я раскаиваюсь. Но я же х’манк. Поэтому хочу заплатить за обиду. Я не умею иначе.
Длинногривая голова зверюги ушла из ладоней. Обиделся? Черт, ну не вышло придумать умнее, ну как объяснишь тому, для кого х’манк — это деньги, подлость и гнусные забавы? Если год назад и о его расе знал только, что — клыки, ножи и человеческие кости в качестве украшений? А что каждый не похож на другого, и что может твориться в душе, и какой бред выдает рассудок, когда на все наплевать, кроме…
Л’тхарна прижался лицом к его коленям; ухом; шеей; чуть сдвинулся, стоя на четвереньках, отклонился, подался назад… Рихард обалдел. Сердце трепыхнулось. Он едва ли не силой заставил ррит подняться — и Л’тхарна так же потерся о его плечо.
Люнеманн нашел эту гостиницу по электронному каталогу. Запросил прямо из “крысы”. Гостиница — набор модулей, целиком, от стен до стульев, складных. Шикарные здания, как в элитном районе, хорошо охранялись, весьма велика была вероятность блуждания по номерам сенсорных камер охраны. Здесь тоже недешево, но по другой причине — отдельные домики в лесопарке, окраина Города. Относительная тишина. Изоляция. Документы оформлялись прямо по Сети — номер кредитки, адрес, высылка кода, все.
Камеры, конечно, тоже могут стоять. Но афишировать снятое — себе дороже. Постояльцам может сильно не понравиться, а постояльцы бывают разные…
Прецедентов не отмечалось.
Слава об отеле шла не сильно хорошая: говорят, нередко здесь убивали. Долго и методично, просто мстя или снимая экзотическую порнографию. Последнее делается обычно по заказам, с предоплатой, но копии мгновенно расходятся по любителям. Ариец любителем не был. Общался только случайно, во время чисто деловых пьянок. От буйства фантазии некоторых древнеземлян глаза лезли на лоб и съеденное подступало к горлу.
Тот самый коллега, занимавшийся когда-то кемайлом, рассказал в качестве потехи: кто-то заказал порно с ррит. За очень большие деньги. И — сняли. Реально, ничего цифровым образом не рисуя. Как сумели и что потом было с жертвами кинематографа, конечно, неведомо. Коллега предположил, что зверюг накачали афродизиаком, использующимся при добыче кемайла. Так что те могли и в ящик сыграть по окончании съемок. Зелье поганое, на ослабленный организм может дать летальный исход…
— Мне следовало больше думать о ваших кодексах, — говорил Рихард, пытаясь выкинуть из головы предположения насчет того, в котором из бунгало снимался экзотический фильм. Вдруг в этом же. — Я поступал как х’манк.
— Ты и есть х’манк.
— Я должен был забыть об этом. Как капитан корабля. Я не хотел оскорблять тебя, Л’тхарна, прости меня…
— Я догадываюсь, почему у х’манков принято так помногу извиняться…
Он исключительно хорошо говорит на SE, этот ррит, рожденный на Диком Порту. Умеет подпустить в слова немного чисто человеческого яду. Знает, когда можно это себе позволить.
Рихард усмехнулся и потрепал бархатистое ухо.
Под щекой — холодный струящийся шоколад. Под затылком — сгиб чужого локтя. Инопланетная тварь жмурится, вздрагивают губы, приоткрывая полоску яркой белизны, вздрагивает кожа на спине — настоящая шкура, небось матери носят котят за шкирку… Уши вздрагивают, уходя из-под пальцев, и самую малость сбивается ритм дыхания.
Упоительный аромат кемайла.
Пальцы ррит со втянутыми до предела когтями проводят по щеке человека, скользят к шее. Подумалось, что вот если сейчас выпустит свое естественное вооружение и шевельнет рукой чуть уверенней, самонадеянному х’манку придет конец.
Мысль насмешила.
***
Л’тхарну тянуло свернуться в клубок, но Рихард, растянувшийся рядом на спине, не последовал бы его примеру, как соплеменник. Поэтому человек лежал прямо, подобно х’манку. Пальцы х’манка бродили в волосах. Природа наградила эту расу тонкой, перенасыщенной нервными окончаниями кожей; может, потому для них ласка — не выражение чувств, а изысканное искусство. Но это тоже приятно. Человек бы не стал так долго бесцельно нежничать, да еще вести при этом разговор. Говорить было трудно: мысли ускользали. Хитрый х’манк может думать одновременно несколько их, разных. Л’тхарна хотел и не решался попросить, чтобы Рихард либо вел беседу, либо уже, наконец, взял его, либо… либо вот так же гладил и дальше, только молча.
