С неохотой потушил сигарету и стал рассматривать насекомых, среагировавших на вторжение
крайне слаженно и агрессивно.
– Наглядно.
– Не сопротивляйся Снегиреву. Старайся, Слава. Изо всех сил.
– Понял. Пусть хоть шкуру спустит. Я справлюсь, Игорь Иванович.
Поднял палку, насадил на нее березовый лист и воткнул в муравейник подобно победоносному
знамени.
– Снегирев – человек старой закалки. Он считает, что ты ему противишься всеми силами. А я
считаю, что ты над ним просто насмехаешься.
– Нет, что вы.
– Слава, ты ведь смеешься над ним. Ты и мне в глаза молча смеешься. Я все вижу.
– Виноват. Веселый я, Игорь Иванович.
– Я понимаю… На войне у всех нас в груди не сердце стучит, а часы тикают. А в голове все
другие думы одна сопровождает все время – о смерти, подстерегающей за углом или засевшей в
засаде… и поджидающей всех нас, военных. Одна грязь у всех нас под ногами, одна темень над
головой – находим мы на войне одно горе. Но мы не впадаем в отчаянье. Ведь, в итоге, – отчаянье
одной из воюющих сторон решает исход войны, стирая в порошок войска, вооруженные и
высокотехнологическим оружием. Ведь стоит воину потерять дух, – веру в своего предводителя,
уверенность в своих силах – он потеряет память, а следом и разум, и волю… и силу. Но мы не
поддадимся отчаянью.
– Так точно.
– Мы выдержим и выждем, когда и война, и время позволят нашим бойцам взять в руки отчаянье
как оружие и направить его против противника, – тогда, в решающем сражении, мы сокрушим
врага. Но не пришло еще наше время. Мы еще стоим на месте, – не сдавая прежних позиций, но и
не занимая новых высот, не продвигаясь вперед. Нашим бойцам еще приходится преодолевать
изнеможение и неизвестность, неопределенность и страх одной решимостью. Мы должны ждать и
стараться сохранить остатками всех своих сил воспоминания о чистоте и свете, стремиться найти
среди разрушений и смертей хоть осколок радости, хоть лучик веселья. Ты прав, Слава… Ты верно
поступаешь, не тоскуя в засадах и не унывая в ожидании приказа к наступлению, – ты всегда готов
к нападению… к защите своей страны или к захвату чужой.
– Вы, Игорь Иванович, конечно, мысли мудрые высказали, только вы, про меня рассуждая, маху
дали – вы в мою голову запихнули размышления умнее тех, что на деле. У меня в голове места,
может, и много, только всему не достает. Так что я, Игорь Иванович, и на войне, и так – всегда
веселый такой.
– Не ври мне, Слава.
– Не вру.
– Не дурак ты всегда веселым оставаться. Вижу я все. Тяжело воевать стало?
– Как вам… как всем нам. Только что с того? Не важно, – по нашей воле или по чужой все своим
чередом идет… война идет на нас, мы идем на войну. Война ничьего согласия не спросит, ничьего
протеста слушать не станет. Жестка она с нами. Но и мы с ней жестки – вопросы ей не задаем,
начищая оружие, ответы ее не ждем, начиная сражение, и на ее вопросы не отвечаем, вступая в
очередную схватку.
Начальник через силу поднял углы рта, стараясь рассмеяться.
– Верно все, Слава… Всем бы такими умными, как мы быть, не тратили бы мы столько времени
на войны… вернее, воин никаких и не было бы…
– Не было бы войн, не было бы и людей – мы друг другу, как лебеди, верны вовек, а в
одиночестве оставшись гибелью обречены.
– Вели бы войны умные люди, и людей никаких бы не было…
25
– Была бы одна война – настолько простая, что веселая, настолько короткая, что не скучная. Такая
война, что – всех и все одним ударом и к черту! Такая, что со всем и всеми покончила бы и, не
начинаясь, кончилась бы! Только не время мечтать и в отчаянье впадать! Время на нас,
подчиненных, как немец, четко рассчитанные планы строит – скупые отчеты про нас пишет, с
точностью наши растраченные секунды считает и отмечает их нашими промахами. Время над
нами, подчиненными, как англичанин, надзирает зорко – задачи задает сложные и их решения к
скорому сроку просит приказным порядком, кнутом махая, напоминая о наказании за
неисполнение. Тяжела у времени служба – требует оно все наши силы, всю скорость. Так что
останавливаться и отставать нам никак, Игорь Иванович.
– Верно, Слава, верно, но не кончил я еще про Снегирева нашего строгого… Не трогай ты его,
ему не только твое – ему все веселье в тягость.
– Не с сильной я злости, Игорь Иванович, над ним смеюсь. Подкалываю, просто, порой.
Напоминаю иногда ему, ездоку, что на ежа не сядешь и не поедешь.
Игорь Иванович напряженно растянул рот, пытаясь рассмеяться настойчивее прежнего, но
сосредоточенность все же взяла свое.
– Одни насмешки у тебя на уме.
– Никак нет, не одни. Они у меня только так – в нагрузку к запредельно серьезным мыслям о
наших сложных, опасных и секретных операциях… в разгрузку, вернее.
Глаза начальника сверкнули смехом, но отсветы потускнели, глаза его снова потухли. Сдает он,
Игорь Иванович. Сильно сдает.
– Пришло же тебе в голову такое решение… Ежом перед нашим строгим Снегиревым
предстать…
– Не мог я с ним серьезно задачи наши решить. Не обернулся бы я при нем ежом – мы бы с ним
еще раньше рассорились… а вскоре перессорились бы насмерть и расстались бы под конец,
ненавидя навек друг друга, как враг врага. Я моими насмешками ему хмурые мысли в голову вбил,
а мрачные – выбил. Согласитесь, веселая вражда, все ж не жестокая. Я ж его другом, а не недругом
стать собираюсь, пусть нам и не всегда просто дается общество друг друга терпеть. А что ежа
образ выбрал… Согласитесь, не худший же вариант – под колючками почти пушистый зверек.
– Слава, сколько же зверей ты в свою голову запустил?
– Столько, сколько для дела нужно. Я же у вас не простой “волк”, а – волшебный. “Оборотень” я
у вас, Игорь Иванович.
Начальник, наконец, запамятовал о наших невзгодах и рассмеялся, хоть краем рта, но радостно и
искренно. Я рад, что он смеется. Так всегда – когда грустен мой начальник, тогда и меня тоска
берет, а когда радостен Игорь Иванович, и я радость беру. Из одного мы с ним всегда кубка пьем –
что брагу горькую, что вино кислое, что мед сладкий – все… и всегда до дна. И не в одном старом
дело. Многим я ему обязан был, он мне немалым обязан стал. Только дело в другом. Он мне не
