…Еще через пару лет подцепился за машину, которая на гибкой связке тащила другую. Именно за переднюю, на заднем борту ведомой не было места: машин мало, а нас, бедовых мальчишек, много. Приятели кричали предостерегающе, но я в упоении скоростью не слышал. Передний «студебеккер» затормозил, стал — и задний ударился бампером в него совсем рядом со мной. Даже прищемило рубашку. Для моей смерти машине надо было стукнуться чуть левей.
…А та припорошенная снегом полынья на Большом Иргизе, в которую ухнул обогнавший меня на коньках Юрка Малютин. Мы бегали на равнинах, но у него коньки были получше, «дутики». Ухнул и не показался более, лишь шапка осталась на воде — серая армейская шапка с завернутыми ушами.
…А мой мотоцикл, мечта молодости, на исполнение которой откладывал из тощих инженерных заработков, мой славный Иж! Тут уж вообще:
— случаев падения при обгонах вблизи колес встречного транспорта было четыре. (Один, самый памятный — с автоинспектором, который меня арестовал за лихую езду и конвоировал в ГАИ на втором сиденье. Рухнули на крутом вираже, на перекрестке: машины спереди, машины сзади… на метр ближе к ним — и конец);
— случаев езды пьяным ночью по крымскому серпантину (и без фар, при свете луны, с девушкой на втором сиденье, которая взбадривала меня объятиями… поэзия!) было… один. Другого и не надо, в сущности, это та же полутонная бомба с «хейнкеля». Как уцелел!
— а случай в ночном Львове, когда долго плутал в поисках Самборского тракта, наконец нашел, дал на радостях газок… и влетел на ремонтный участок, на вывороченные полуметровые плиты брусчатки. Руль вырвало из рук, мотоцикл в одну сторону, я — в другую, головой на трамвайные рельсы — и налетает сзади сверкающий огнями трамвай. «Вот и все», — не успел даже испугаться. Только досада — будто отнимают недочитанную книгу.
Трамвай остановился в метре от головы.
Каждый случай опасности подкидывает нашу жизнь «орлом» или «решкой» — в пятимерном бытии выпадают они оба.
…И во всех тех вариантах так же уходят чередой за горизонт сейчас плоские, как льдины, четко черченные облака в ясном небе. Во всех них курлычат вон те серые дикие голуби на карнизе дома напротив; не изменились, наверное, ни рисунок коры, ни прожилки в листьях просвечиваемых солнцем лип вдоль Пределавинской. Мал человек! Значительными мы кажемся более всего самим себе.
Новая мысль вдруг прошивает меня не хуже сварочного импульса насквозь: ведь сейчас я подвергался гораздо большей опасности, чем нанесение еще одной «точки» на контуры моего пятимерного бытия! И это-то скверно: в каждом варианте боль больна, смерть страшна — хоть вечно жить ни в одном не останешься. Но сейчас от электрического удара мог отдать концы и вариаисследователь. Пропало бы новое, еще не привившееся в людях знание. Разрушилась бы связь между вариантами по Пятому измерению, возможность переходить от одного к другому.
У нас представление о смерти, как о чем-то абсолютном. Но такая смерть, выходит, еще абсолютней? Надо быть осторожней.
Тихо в лаборатории. Никто ничего и не заметил.
(А какой переполох сейчас рядышком по Пятому вокруг моего бездыханного тела! Все сбежались, испуганы, вызывают «скорую», пытаются делать искусственное дыхание… бр-р!) Ник-Ник что-то записывает в журнал. Техник Убыйбатько проверяет схему, тычет в нее щупы тестера и заодно покуривает. Смирнова выдвинула наполовину ящик химстола, склонилась над ним — читает в рабочее время художественную литературу. Заунывно шипит вытяжка, журчит вода из дистиллятора.
— Алка, ты про что читаешь, про любовь?
— Алка на базаре семечками торгует! — огрызается Смирнова и сердито задвигает ящик.
— Гы! — оживляется Убыйбатько. — И почем стакан?..
— Алла, я же говорил вам: когда нет работы, читайте «Справочник гальванотехника», — сурово произносит Толстобров, — или «Популярную электронику». До сих пор ни схему собрать, ни электролит составить не умеете!
Лаборантка подходит к книжному шкафу, достает то и другое и возвращается на место, попутно одарив меня порцией отменного кареглазого презрения. Ничего, цыпочка, на работе надо работать.
…Ох, как повеяло на меня Нулем от этого незначительного эпизода! Я снова почувствовал, что здесь он, здесь — даже Алла сидит на том же месте, только за другим столом, с приборами медконтроля, да нет стены, отделяющей нашу комнату от соседней. Там она тоже, когда нет дела, любит читать книги, выдвинув наполовину ящик стола (может, и сейчас, если никто не засек… да там сейчас из старших только Кадмич, а он если и увидит, ничего не скажет). Но какие книги!
Накануне последнего переброса я ее застукал, забрал книжку в мягкой синей обложке — «Очерки истории», издательство «Мысль». Полистал — бросилась в глаза фраза: «В декабре 1825 года в результате восстания войск Петербургского гарнизона, к которому присоединилось население города, а затем и всей страны, пал царизм. Династия Романовых была низложена, император Николай I (вошедший в историю под уточненным названием Николай ПП — Первый и Последний) был вместе с семьей и ближайшими сановниками заключен в Петропавловскую крепость. В июле 1826 года по приговору народного трибунала бывший царь и его братья Михаил и Константин, возможные претенденты на престол, были повешены на острове Декабристов (названном так в честь победивших царизм) в устье Невы…»
— Ого! — я заинтересовался, стал просматривать.
Ну, скажу вам, это была история!.. В ней Франция сохранила репутацию революционной страны мира, ибо в ней в 1871 году победила Парижская Коммуна; установленный ею социальный порядок держится более ста лет вместо ста дней. В той истории победила Венгерская социалистическая революция 1919 года и Гамбургское восстание рабочих. Победили испанские республиканцы, а о генерале Франко упомянуто лишь, что за попытку мятежа в 1935 году он был расстрелян.
Да что о фактах новейшей истории — даже восстание Спартака завершилось, согласно этим очеркам, созданием на юге Италии «республики свободных рабов», которая продержалась около сорока лет. Два поколения там вместо рабов жили свободные люди, даже более того — завоевавшие свою свободу. Такие события могут менять историю.
Я листал, читал, ошеломленный. На меня от этой диковинной книжки терпко повеяло первичным смыслом процессов в ноосфере. Почему победили эти восстания? Потому что на их сторону встало явно больше людей, а против — меньше. Откуда они взялись? Да из числа колеблющихся, которые решили не так.
