Колеблюсь — и разветвляюсь в ортогональных ответах:
— Занят!
— Нет, а что?
Вариант числителя: Тюрин смешивается, отступает с виноватой улыбкой:
— Ага… ну, хорошо. (Чего хорошего?!) Тогда я потом… — поворачивается к выходу. Минуту стоит около техника Убыйбатько, смотрит, как тот орудует паяльником. Но Андруша не обращает на него внимания, — и Кадмич пробирается к двери, перекладывает журнал из правой руки в левую, открывает дверь и мягко закрывает ее за собой.
Мне неловко и досадно на деликатность Радия. Чего он так: «Ты занят?..» Вот Кепкин не интересуется, занят или не занят, сразу бьет по плечу. Чего он приходил-то, статью какую-то хотел обсудить, что ли?..
Вариант знаменателя: Тюрин протягивает мне раскрытый журнал, указывает на короткую заметку:
— Вот прочитай.
Склоняюсь, читаю. Английский язык я, помимо института, изучал на платных курсах — и деньги не пропали зря. Некий Л. Тиндаль из технологической лаборатории фирмы «Белл» излагал — со ссылкой на свой свежеоформленный патент «способы многоступенчатой диффузии примесей в пластины кремния». Так… образуются многослойные структуры-«сандвичи» с чередующимися типами проводимости и барьерами между ними, а из них окислениями с наложением масок и травлениями можно образовать микросхемы различных типов и сложностей. Все ясно, это способ Тюрина, отзвук технологических дерзаний, проникший и в сей вариант.
…Здесь не было попытки спасти «мигалку», творческая стихия выплескивалась у кого как. Кадмич сам, без Стрижа, родил, рассчитал и опробовал этот способ дифференциальной диффузии на оставшихся пластинках кремния.
— Что ж, недурственно, — сказал Уралов, поняв после объяснений Тюрина суть и перспективы. — Очень неплохо. Надо нам с вами послать авторскую заявку. Радий… э-э… Петрович.
И, когда Кадмич перестал работать над способом, Паша делал круги, напоминал, а он отмалчивался или отговаривался, что перестало получаться. Заявку так и не послали. Это все, на что его хватило. А теперь вот — «сандвичи Тиндаля»…
Дочитываю. Поднимаю глаза. Вид у меня, наверное, лютый — Кадмич слегка меняется в лице.
— Уйди с глаз!.. — Мне хочется его стукнуть.
— Ага… ну, хорошо, — говорит он, беря журнал. (Чего хрро-шего?!.) Отступает — кривая виноватая улыбка на детском лице с голубыми глазами. Пробираясь к выходу, задерживается на минуту возле Убыйбатько — тот не обращает на него внимания — у двери перекладывает журнал из правой руки в левую.
И выходит в коридор — догонять ту свою половину. Согласно своей теории.
А мне неловко, досадно (ну чего я с ним так, ему ведь хуже, чем мне) и тоскливо, тошно — сил нет! Я легко могу представить, как в ортогональные от здешнего пространства-времени измерения оттопырились Алкины запасные прически и клипсы, ампутированная кисть-клешня Ник-Ника и его щетина… Но вот Радий Тюрин, существующий в мире куда более основательно, чем, большими идеями, — а куда, в какие измерения запропастились черты его характера, я не знаю.
А ведь без них и теория бессмысленна, и любой метод.
Глава VII
Варианты «PAS МОІ»
Если хочешь чего-то добиться от людей, будь с ним вежлив и доброжелателен.
Если ничего не хочешь добиться, будь вежлив и доброжелателен бескорыстно.
К. Прутков-инженер. Советы начинающему гению
Нет, надо хоть как-то сквитать все эти неприятности, внести положительный вклад. Для самоутверждения надо. Меня ждет неоконченный эксперимент.
Возвращаюсь к станку. Снова устраиваю на нижнем электроде ту полоску от микроматрицы, половину столбиков которой я уже раздавил. Ну-с, попробуем еще один… хруп! — и он размололся под штырем верхнего контакта. Нет, этак я их всех передавлю.
Надо… ага! — штырь придерживать над полоской рукой, смягчать контакт. А ногой только включать педаль тока. Так будет точней. Экспериментатору негоже работать ногами, он не футболист! Ну-ка?
Шестой столбик под электродом. Подвел, придерживаю штырь в чутком касании с шинкой полоски. Нажимаю педаль… контакт!
…Меня отбрасывает к спинке стула. В глазах золотистые круги. Только через четверь минуты соображаю, что я гляжу на лампочку в вытяжном шкафу. Полоска улетела неизвестно куда.
Нет, к электрическому удару через две руки привыкнуть нельзя. Надо же, правой рукой я подводил верхний электрод, а левой придерживал полоску на нижнем. Сварочный импульс пошел через меня.
…Говорят, у электриков к старости вырабатывается условный рефлекс: не браться за два металлических предмета сразу; даже если один — нож, другой — вилка. Вот Толстобров никогда бы так не взялся за электроды. Может, и у меня будет такой рефлекс. Если я доживу до старости.
…А потом удивляемся: как это — полупроводники, микроэлектроника, слабые токи, малые дозы веществ… и экспериментатор вдруг врезал дуба! Очень просто. Вот сейчас пошел в будущее вариант «без меня» — «па муа», как говорят французы. И с немалой вероятностью: ведь перед тем, как сесть к станку, я поколебался, не вымыть ли руки. Тоже условный рефлекс, только технолога; лишь то и удерживало, что опыт не химический. А если бы я взялся за электроды влажными руками — хана.
Memento mori… Самое время действительно вспомнить о смерти.
Рождение и смерть — две точки во времени. Но если Прибавить еще измерение, точки превращаются в линии. В некий замкнутый пунктир, выделяющий меня-надвариантного из мира небытия. И я знаю немало точек, за которыми меня нет сейчас.
…И даже до моего рождения. В начале войны, когда я был еще, как говорится, в проекте, мама, беременная на четвертом месяце, отправилась на митинг в городской парк. Должны были выступить приезжие писатели, среди них два известных, их по литературе в школе проходят. В ограде летнего театра собрались сотни горожан. Ждут — нет. Потом выяснилось, что и не собирались устраивать митинг-концерт, это была провокация лазутчиков. Стали расходиться — ворота площадки заперты, никто не открывает. А уже слышен вой сирен, ухающие завывания «хейнкелей» — воздушный налет. Мужчины сломали ворота. Только успели разбежаться, как два «хейнкеля» прицельно положили на летний театр по полутонной бомбе.
…В послевоенном голодном 46-м меня, четырехлетнего, истощенного, свалил тиф. Две недели без сознания, запомнил лишь одну подробность: в начале болезни мама как раз принесла полкотелка пайкового маргарина, рассчитывал полакомиться с хлебом и сахаром — но когда очухался, котелок был пуст. Плакал.
