Хоть вызывают меня на явный втык, я удаляюсь скользящей походкой с облегчением в душе. О, эти женщины — интим, недосказанность, неоднозначность чувств, стремление связать или хоть сделать виноватым… и в мире о двадцати измерениях от них не скроешься. Как они меня, а!
Кабинет Уралова — третья дверь по нашей стороне коридора.
О, Паша не один: за столом спиной к окну сидит Ипполит Иларионович Выносов, профессор, доктор наук, заслуженный деятель республиканской науки и техники, замдиректора института по научной части, — грузный, несколько обрюзглый мужчина в сером двубортном костюме; круглые очки и крючковатый нос делают его похожим на филина. Уралов в порядке подчиненности примостился сбоку.
К Ипполиту Иларионовичу у меня почтительное отношение — в физтехе он нам читал курс ТОЭ (теоретических основ электротехники). Помню, как он принимал у нас экзамены, сопел от переживаний, дав каверзную задачу: решит студент или нет?.. Правда, в институте поговаривают, что исследователь из Выносова получился куда худший, чем преподаватель; даже эпиграмма появилась: «В науке много плюсов и минусов — к последним относится доктор Выносов». В какой-то мере оно и понятно: здесь физика твердого тела, полупроводниковая электроника, теория информации, кибернетика — новые науки, которым надо учиться. Это нелегко, когда привык учить других. Но как бы там ни было, благословив работы по эмоциотрону (понял он или нет, что там к чему, это уже другой вопрос), Ипполит Иларионович тем тоже примкнул к вариаисследованию. То есть сошлись трое, относящихся к Нулю, — это важно.
На столе лежит акт о списании «мигалки».
— Здравствуйте, товарищ Самойленков, — начинает Выносов сочным, чуть дребезжащим баритоном. — Павел Федорович признался мне, что не может совладать с вашей… м-мэ! — недисциплинированностью, просил ему помочь. Я и ранее был наслышан о вашем… м-мэ! — поведении, в последнее время имею неоднократные тому подтверждения, в том числе и это вот, — он указывает полной рукой на акт, — и эту вашу, если говорить прямо, попытку свести счеты с Павлом Федоровичем. А заодно и… м-мэ! — поставить в затруднительное положение дирекцию. Я не намерен требовать от вас неуместных в данном случае объяснений — и так ясно! (Уралов согласно кивнул). Но хотел бы искренне и доброжелательно — да-да, вполне доброжелательно! — предупредить вас, что это добром не кончится. Вы не в школе и не в вузе, где мы с вами., м-мэ! — панькались. Вы работаете в научном учреждении…
Ипполит Иларионович замолчал, неторопливо разминая папиросу, Уралов чиркает зажигалкой, ждет. Выносов прикуривает.
— Благодарю… И ваша обязанность, товарищ Самойленков, ваши нормы поведения вполне… м-мэ! — однозначны. В них входит как соблюдение дисциплины, выполнение заданий вышестоящих товарищей, так и согласование своих самостоятельных действий с ними, с непосредственным начальником, это не придирки, товарищ Самойленков, не индивидуальные… м-мэ! — притеснения: это… — Профессор разводит руками. — А вы пока именно такой, как это ни… м-мэ! — огорчительно для вас. Вот поработаете, проявив себя, приобретете положение, тогда сможете… м-мэ! — претендовать на крупные самостоятельные действия. А пока — рано.
Я слушаю и постепенно впадаю в отрешенность. Вводит меня в нее более всего это «м-мэ!», которое происходит оттого, что Ипполит Иларионович, подыскивает слово, сначала сжимая губы, а потом резко раскрывая их. В свое время мы в порядке добровольного студенческого исследования подсчитали, что за академчас у него выскакивает от девяноста до ста двадцати «м-мэ!», мне и сейчас кажется, будто я на лекции по ПОЭ. Выносов говорит голосом опытного лектора, для которого не может быть ничего непонятного. Все действительно ясно. «Я больше не могу с ним, Ипполит Иларионович, — жалостно сказал Паша, густо на меня накапав, — воздействуйте хоть вы!» — «Хорошо, я поговорю». Вот и говорит, воздействует. Ставит меня на место. Кто знает, может, он в самом деле убежден, что выволочка пойдет мне на пользу.
…Пойдет, пойдет, больше жару! Существует такой «собачий переброс». Энергичней, Ларионыч!
— Я понимаю, что ситуация в лаборатории несколько… м-мэ! — шаткая вследствие происшедшего с автоматом ЭВМ. Дирекция изучает вопрос и в скором времени примет меры для… м-мэ! — оздоровления обстановки.
— Скорей бы, Ипполит Иларионович! — вставляет Уралов.
— Да. Но, товарищ Самойленков, Павел Федорович еще ваш начальник, и велика вероятность, что он им и останется. Так что мой добрый совет вам: не строить свои планы в расчете на то, что произойдут благоприятные для вас перемены. Возможны и иные… м-мэ! — варианты. Те именно, в частности, в которых конфликт между начальником и подчиненным, если он дезорганизует работу, решается… м-мэ! — не в пользу подчиненного. Вот я был прошлой осенью в Штатах, — поворачивается он к Паше. — Знакомился с организацией научных работ. Знаете, у американцев в фирмах очень демократичные отношения: все на «ты», зовут друг друга по имени: — не сразу поймешь, кто старший, кто младший. Но вот подобных… м-мэ! — проблем взаимоотношений у них просто нет. Не согласен, не нравится — получай выходное пособие и ступай на все четыре стороны!
— Поэтому и работают результативно, — кивает Паша, — не допускают анархии.
— Вы хотите что-то сказать? — обращается Выносов ко мне.
«Мы же не в Штатах», — хочу сказать я. Но молчу, слишком уж это банально. К отрешенности прибавляется отвращение. Душа просится на просторы бытия, прочь от мелкой однозначности.
— Что ему сказать, нечего ему сказать. Ипполит Иларионович! — Уралов смотрит на меня весело и беспощадно: вот теперь я тебя прижал! — Я хочу добавить. Не только со мной он так, с ним никто работать не может. Даже лаборантка его, Кондратенко Маша, старательная такая, и та не выдержала, ушла. Так ведь было, Алексей… э-э… Евгеньевич?
Я молчу. В ушах неслышимый звон. Комната будто раздвигается туннелем в перспективу — и там что-то совсем иное. Неужели полоса? Кажется, она — долгожданная.
— Видите: даже разговаривать не желает! — явился где-то на периферии сознания Пал Федорович. — Как прикажете с ним это… сотрудничать?
Выносов — тоже уменьшающийся, расплывающийся, меняющийся в чертах — смотрит неодобрительно, жуя губами.
— Да. Трудно вам будет жить в науке с вашим… м-мэ! — характером, товарищ Самойленков.
…Какой простор, какие дали! Я будто лечу. Облики сидящих в комнате, их одежды, контуры предметов расплываются в множественность, в туман. Поворот, заминка — конкретизация. Ну-ка?..
