…Ну же?! Здесь и сейчас находится не это, а лаборатория вариаисследования. И вот он я — оттуда, отрешен и не связан, мне надо вернуться. Ну!!!
Дудки. Все есть, все здесь — и дальше, чем в тысячах километров. Мало стремления, мало пространственного совпадения — надо, чтобы пришла Полоса. Чтобы великий принцип наименьшего действия (наибольшего сходства) взял за ручку или за шиворот — когда как — и провел по ней.
Удаляюсь не солоно хлебавши.
— Ты чего прлиходил-то? — спрашивает в спину Кепкин.
— А!.. — закрываю дверь (над которой здесь нет надписи «Не входить! Идет эксперимент» — при этих опытах входить можно), возвращаюсь в свою комнату, научно-исследовательский вариант «М-00».
Все на местах: Мишуня, Алла, Убыйбатько и даже Сашка за своим столом склонился над розовым бланком командировочного отчета. Но — звенит звонок в коридоре — перерыв. Мы со Стрижом направляемся на соседний базарчик пить молоко.
Сограждане! Представьте себе, что это ваш череп обнаружили далекие потомки при раскопках нашего города. Что они подумают, поглядев на вашу верхнюю челюсть? Что они подумают, взглянув на нижнюю?
Пользуйтесь нашими услугами!
Реклама хозрасчетной стоматологической клиники
Когда я возвращаюсь, за моим столиком сидит русоволосая женщина в светлом летнем пальто. Около нее Алла. Обе негромко и серьезно судачат о дамских делах.
— Приве-ет! — протяжно и с каким-то свойским удивлением восклицает женщина при виде меня.
…А у меня так даже все холодеет внутри. Это Лида, беременная Лидия Вячеславовна Стадник, в замужестве… кто? Вот то-то — кто? Она уже месяц в декрете, сегодня разговор о ней и не зашел, я сам не догадался уточнить. А теперь вспоминаю, что этой ночью в одном из переходных вариантов она меня разбудила, потому что ее беспокоили толчки в животе. Гм?
— Привет, — самоотверженно подхожу, жму теплую, чуть влажную руку. — Ты чего пыльник не скинешь? У нас не холодно.
Она переглядывается со Смирновой.
— Любишь ты задавать неделикатные вопросы, Алеша.
Ах да, стесняется своего живота. Мне неловко.
…Если она ныне Самойленко, зачем я подал руку? Надо было чмокнуть в щечку. Чмокнуть сейчас? Нет, момент упущен. Может, мы с ней поругались и живем врозь? Мы часто ругаемся… А может, она все-таки Музыка? Из-за этих больших скачков по вариантам у меня скоро шарики за ролики зайдут.
Самое интимное — самое всеобщее. Один из примеров человеческого заблуждения.
— Ну… как жизнь? — задаю глупый вопрос.
— Ничего, — получаю такой же ответ. — А у тебя?
Алка отходит. — Почему? Не хочет мешать примирению?
— Бьет ключом.
— По голове?
— И по иным местам, куда придется.
— Все значит, по-прежнему?
(Нет, наверное, все-таки жена.)
— Ага.
— И воротник у тебя, как всегда, не в порядке. — Она заботливым домашним движением поправляет мне воротник. (Ой, кажется, жена! Нелюбимая, которая связывает заботами, детьми — имеет на меня права. Тогда я завяз.)
…Жена с вероятностью одна вторая. Все у нас было, что называется, на мази. Лида смотрела на меня домашними глазами, заботливо журила за рассеянный образ жизни, обещала: «Вот я за тебя возьмусь!» И мне было приятно от мысли, что скоро за меня возьмутся. Она терпеливо, но уверенно ждала, когда я предложу ей записаться на очередь во дворец бракосочетания, а затем она предложит перебраться из времянки к ней, в хорошую квартиру с интеллигентной мамой, достойной в общем-то женщиной.
Мы с ней пара, это было ясно всем. Я не слишком красивый — и она так себе, середнячка. Я образованный, негнутый — и она тоже. Фигурка у нее изящная (была), есть чувство юмора (когда не ревнует), вкус к красивому. И во многих вариантах состоялась у нас нормальная инженерная семья. В них я не бегаю по столовкам или базарчикам в перерывах, а мы здесь разворачиваем сверток с пищей, завариваем крепкий чай в колбе, едим бутерброды и домашние котлеты; Лида мне подкладывает что получше и следит за отражающимися на моем лице вкусовыми переживаниями.
(Да, но сейчас она в декрете… Все равно могла бы дать бутерброд с котлетой, если я ей муж, или вот сейчас принесла бы. Или поссорились? Ночью что-то такое назревало — а уж коли в ссоре, то думать о пище просто не принципиально.)
…А в других вариантах я привыкал-привыкал к мысли, что женюсь на Лиде, потом что-то во мне щелкнуло, и я начал быстро к ней охладевать. Какое-то чувство сопротивления заговорило: вот-де беру, что близко лежит, и лишь потому, что близко лежит. И Лида, поскучав, вышла за Толика Музыку, который тоже увивался за ней.
— Привет, Лидочка! Привет, Стадничек! — шумно появляется в дверях Стриж.
— Приве-ет! Музыки мы.
(Уф-ф… гора с плеч. Значит, в ней проявились лишь следы давней привязанности. И сразу несколько жаль, что давней: опять я одинок.)
— Да, верно, забыл. — Сашка подходит и без колебаний чмокнул Лиду сначала в левую щеку, потом в правую. — Когда тебе готовить подарок?
— Когда родина прикажет, тогда и приготовите! — Она мягко смеется. — Ну, как вы здесь без меня?
— Так ты что — соскучилась по нам, поэтому и пришла? — спрашиваю я.
— Да-а… а тебя это удивляет?
— Нашла о чем скучать! Здесь у нас химия, миазмы, вредно. Сидела бы лучше в сквере, читала книжку. Вон как тебе хорошо-то — четыре месяца оплачиваемого отпуска.
— Мне хорошо — вот сказал! — Лида смотрит на меня с упреком. — Уж куда лучше…
Я вспоминаю, что подобные слова с такими же интонациями она говорила мне сегодня ночью, — снова мне не по себе.
— Не обращайте внимания, Лидочка, — говорит Сашка. — Его тут сегодня током ударило. Через две руки с захватом головы.
Звенит телефон. Стриж берет трубку.
— Да?.. Здесь. Хорошо… — Кладет, смотрит на меня. — Пал Федорыч. Требует тебя. Перед светлы очи. Ступай и будь мужчиной, в том смысле, хоть там не распускай язык.
— Ага. Ясно! — Поднимаюсь, делаю книксен Лиде. — Покидаю. Ни пуха ни пера тебе.
— Тебе тоже, — желает она.
— Слушай! — говорю, не могу не сказать я-надвариантный, нездешний. — Если родишь сына, назови его Валеркой. Хорошее имя!
— М-м… — Лида, подумав, качает головой. — Нет, Валерий Анатольевич — тяжеловато.
— Вот Валерий Александрович — было бы в самый раз, — поддает Смирнова.
Хоть вызывают меня на явный втык, я удаляюсь скользящей походкой с облегчением в душе. О, эти женщины — интим, недосказанность, неоднозначность чувств, стремление связать или хоть сделать виноватым… и в мире о двадцати измерениях от них не скроешься. Как они меня, а!
