Мебель с вычурными завитушками, темного цвета. Окно арочное, с портьерами. На стене — портрет в тяжелой раме какого-то усатого, в лентах через плечо, шнурах, усеянных драгоценными камнями орденах.
— Па-апрашу не возражать, когда вы со мной… м-мэ! — разговариваете! — гневно дребезжит начальственный голос. — На каторгу упеку мерзавца!
Багровое лицо над столом — с бакенбардами и подусниками, загнутым вниз носом; яростные глаза за круглыми очками; щеки свисают на шитый золотом воротник. Рядом плешивый блондин с выпученными голубыми глазами, в синем мундире с серебряными аксельбантами… Паша!
Я стою навытяжку. По правой стороне лица разливается жар от только что полученной затрещины…
Ой нет: не то. Дальше! Лечу по пятому, по туннелю из сходных контуров и красочного тумана.
Окно уменьшается до блеклого серого квадратика, темнеет и опускается потолок; стены тоже становятся темными, ребристыми какими-то… бревенчатыми? Из пазов торчит черный мох, пол из тесаных топором плах. Кислый запах.
И двое бородатых — один крючконосый шатен, другой блондин со светлыми глазами — в армяках и лаптях уже не через «м-мэ», а через простую «мать» и увесистые тумаки внушают мне, смерду Лехе, неизбежность уплаты подушной подати и недоимки за два года.
— Давай-давай! А то разорим весь двор, тудыть твою в три господа и святого причастия!
У меня только голова мотается. Кровь течет из разбитого носа на разорванную рубаху.
…Нет, и это не то. Куда меня несет? Ну, дальше — первым, говорят, был век золотой…
Исчезают и бревна. Дышат сыростью, выгибаются по-пещерному глиняные своды. Вместо окна — дыра выхода вдали. Два кряжистых самца, клыкастых, обросших шерстью, дубасят, пинают — вразумляют на свой лад третьего, меня. Не разберешь, где у них руки, где ноги.
А безымянный я только прикрываю голову шерстистыми лапами и горестно завываю.
…Нет, долой такие переходы, эта ПСВ ведет совсем не туда! Назад! Напрягаю сознание — и возвращаюсь по Пятому сквозь мордобой в бревенчатой хижине, мимо распекающего превосходительства в другой конец вереницы сходств.
Лакированный стол с белым телефоном, стены в серой масляной краске, прямоугольник окна. Выносов в центре, Уралов сбоку — уф-ф… как мне здесь хорошо, уютно, безопасно! Я даже улыбаюсь Ипполиту Иларионовичу с невольной симпатией — а сам смотрю во все глаза: вот, оказывается, какими можем быть мы, трое из Нуля.
— Ну, я вижу, вы кое-что поняли, — смягчается профессор. — Вы когда-то неплохо успевали по теоретической электронике, я помню. Но вам следует научиться так же преуспевать… м-мэ! — и в жизни. Подумайте над тем, что вам сказали, сделайте выводы. Вы свободны.
Поворачиваюсь, выхожу, направляюсь к торцевому окну, месту перекуров.
У меня горит лицо, и вообще я чувствую себя, как после сауны: легкость тела и просветление духа.
…Вот это попал в полосу! Пятое измерение ортогонально ко времени, я был не в прошлом — в вариантах настоящего. Вплоть до таких, где и эти, обнаруженные питекантропами, не неандертальцами (там ведь и признака не было ни орудий, ни утвари) — человекообразными обезьянами. И стоит здесь, на нераскопанном холме, хибара, подворье Лехи-смерда. И присутствует какое-то — там ведь вроде оплывшие свечи в канделябрах-то были, то есть до электричества еще не дошло.
И, главное дело, все бьют. Лупят по физиономии, как по боксерской груше. Дался я им! А в пещере той вообще — еще пара тумаков — и померкло бы мое сознание, погибла бы драгоценная надвариантность не хуже, чем от сварочного импульса. Уф-ф… Меня все тянет отдуваться, переводить дух.
…Теперь становится понятно то, что я раньше считал несообразительностью: почему в Нуль-вариант попали не наилучшие (по обычным меркам) исследователи и работники. Мера оптимальности здесь своя: наибольшая повторяемость по Пятому. То есть настолько наибольшая, что и вспомнить совестно. Ну ладно — Уралов очевидный троглодит, пусть — Выносов… но от себя я такого не ждал. Ай-яй-яй. (Кстати, за что они меня там, в пещере? В избе — за оброк и недоимку, в присутствии за строптивость, как и здесь… а там? Не успел выяснить.)
…Интересное получается дополнение к тем «Очеркам истории» в другую сторону от Нуля.
Иные выборы из тех же колебаний, иные решения… и длится поныне каменный век.
Мы так привыкли к факту прогрессивного развития мира, что у меня сейчас неоспоримое ощущение, будто я побывал в прошлом; так же, как и наилучшие варианты овевали меня дыханием будущего. А почему, собственно?
Время — физический процесс, выражающийся в движении стрелок часов, смене времен года, числе оборотов планеты вокруг оси и Солнца. А для нас получается, что без прогресса планета будто вращается вхолостую.
За спиной слышны приближающиеся шаги: грузные — Выносова и печатные — Уралова.
— Хочу показать вам, Ипполит Иларионович, установку для ионно-лучевой микротехнологии, которую мы разрабатываем. Оч-чень перспективное направление!
— Ну что ж, пожалуйста, это интересно.
Оба входят в кепкинскую комнату. Мысли мои меняют направление. Работает Паша, на ходу подметки рвет. Умеет же человек использовать все! Сейчас он делает пассы перед Геркиным макетом. А Выносов, хоть и доктор, и заслуженный деятельно, но специалист по линейным схемам — ему что покажи из новинок электроники, все интересно. И на учсовете будет доказывать, что в лаборатории ЭПУ сейчас исследовательская работа поставлена на должном уровне, сам проверял. От его мнения не отмахнутся.
Как он мне предрекал варианты «не в пользу подчиненного», как со мной разговаривал! Им нет дела до моих идей, замыслов — лишь бы не мешал им спокойно «жить в науке». А я не смог ответить. Мне становится тошно.
Вдруг в комнате, куда вошли Ипполит Иларионович и Паша, раздаются гулкие, как из дробовика, выстрелы: бах-бах!!! Звуки эти мне чем-то знакомы. Какие-то предметы там стукают в дверь. Что такое?
Подхожу, заглядываю. В комнате коричневый дым, со сладковатым (тоже знакомым) запахом. В воздухе плавают рыжие клочья. Бах! Вз-з-з… ба-бах! В дверь возле меня ударяется алюминиевый цилиндрик. Все ясно: рвутся «электролиты», электролитические конденсаторы.
Ба-бах!.. Едва не сбив меня с ног, из комнаты вылетает Выносов. Его «Прошу извинить!» доносится уже из глубины коридора. Бах! К моим ногам падает еще один цилиндр.
Выскакивает Тюрин со сложным выражением лица; он перепуган, рад, ошеломлен и весел. Доносится вопль невидимого за дымом Уралова: «Да выключите же это… питание!». Кто-то — смутный силуэт — бросается к электрощиту, поворачивает пакетный выключатель.
