– Ну, это уже мистика, – отмахнулся Олег.
– Нет! Ты что, не слышал о людях, которые ради спасения собственной жизни делали совершенно невозможные вещи?
– Вроде перепрыгнутых трехметровых заборов? Мне кажется, эти россказни заменяли бульварную прессу, которой не было в Советском Союзе.
Люда пожала плечами и отвернулась к окну. Некоторое время ехали молча, водитель закурил сигарету, а у Олега в голове то и дело проскакивали непонятные щелчки, особенно когда машина обгоняла троллейбусы. Девушка снова повернулась к нему.
– Тебе что больше всего нравится из моих работ? – задала она довольно неожиданный вопрос.
– Очень многое, – честно ответил Олег.
– А что больше всего?
– Ну… Наверное, «Баран» и «Торпеда».
– Какая «Торпеда»? Которая похожа на ржавый член?
– Нет. Эта как раз мне не нравится. Пошлая. Меня приколола та, скрюченная, с акульими плавниками и карбюратором вместо сердца.
– Я ее переименовала в «Тварь», – сообщила девушка. – Ехала в поезде, и у меня вдруг случилась такая просечка. Щелк в голове.
– У тебя тоже щелкает? – удивился Олег.
– Что – щелкает? – Шерстка удивленно распахнула глаза.
– Ну, в голове.
– В голове? – переспросила кузина.
Машина резко повернула на Садовое, проскочила под носом у огромного джипа и замерла на светофоре на Зубовской площади. Двигатель урчал на холостых оборотах. Вокруг сгрудились другие автомобили, очень разные, припорошенные тонким слоем снежных иголок, сверкающих в свете оранжевых фонарей.
– А знаешь, почему тебе нравятся мои скульптуры? – Шерстка глянула на Олега серьезнее, чем обычно.
Он не ответил, только заинтересованно поднял брови.
– Потому что я сама себя делала. Это честно – делать саму себя. Это такой выброс энергии, после которого зритель вспыхивает как свеча. Не может не понравиться вещь, в которую вложено столько энергии – мыслительной, эмоциональной, да и физической, между прочим. Но для выражения этих чувств необходима очень высокая уверенность в собственных силах и в собственной правоте. Достаточно ее хоть немного нарушить, и вся энергия пропадет впустую, выродится в угоду какому-то отдельному слою потребителя. Это в искусстве самое страшное.
– Ты хочешь сказать, что и в «Баране», и в «Твари» есть что-то от тебя самой? – удивился Олег.
– Не что-то! – Кузина мотнула головой, рассыпав по плечам пушистые локоны. – Половина моих скульптур – это я сама. Только в разном настроении, в разном состоянии. Иногда это какие-то фрагменты меня. Например, «Баран» – это мои мечты, а «Тварь» – это моя собственная трусость и подлость.
Она задумалась, подыскивая подходящее объяснение.
– Любой человек носит в себе одновременно героя, глупца, мудреца, труса и подлеца. И еще множество других ипостасей. Какая из них победит, так и будут воспринимать человека окружающие. Но ни одна из них не исчезает полностью до самой смерти. А после смерти остается только одна.
– Которую помнят другие?
– Вот именно.
– Ты сумасшедшая, – добродушно сказал Олег. – Шизоидная личность с расщеплением сознания. Лично во мне никто не борется. Я – это я и есть, со всеми своими прелестями и недостатками. Человек – это гармония, нельзя выделять из нее составляющие.
– Ты просто не умеешь их выделять. Поэтому до сих пор не смог устроиться по специальности. В твоих работах нет заряда энергии, нет уверенности в собственной правоте, поэтому ты пытаешься подражать другим – вольно или невольно.
– Ты мне это сто раз говорила! – отмахнулся Олег. – В работах должна быть не энергия, а профессионализм, и не хватает у меня именно его, а не какой-то выдуманной энергии. Технику можно выработать, только подражая другим, пробуя и примеряя к себе стиль мастера. Это в Крыму я тешил себя иллюзией, будто что-то умею, а здесь, в Москве, уровень оказался совершенно другим. Для меня пока недоступный. Мне надо понять принцип, которым руководствуется потребитель, собираясь платить за заказ. Понимаешь? Пробуя чужой стиль, я должен понять, почему на рынке ценятся творения именно этого мастера. А что до самой работы, так любую гармонию можно поверить алгеброй! Иначе у нас получится спонтанный выброс гениальности вместо ровного профессионального уровня. У меня просто нет времени над этим работать. Не очень-то думаешь о профессионализме, когда каждый день приходится думать о заработке. Да и сама ты что-то не очень разбогатела…
– Разбогатею. Вот увидишь, – пообещала Шерстка.
– Это ты называешь уверенностью в собственных силах? – улыбнулся Олег.
– А что я, по-твоему, должна делать? Бросить все и устроиться продавщицей? Или лепить утилитарную попсу, которой заставлены городские парки? За нее платят нормально.
– И что плохого в хороших деньгах? – удивился Олег.
– Это халява! – Шерстка повысила голос. – Пустое разбазаривание собственной жизни, продажа ее по кускам.
– Ну, тут я с тобой не соглашусь. На мой взгляд, нет совершенно никакой разницы, продавать себя по кускам, делая медвежат в парке, или лепить монстров, которые нравятся только тебе.
– Значит, я леплю монстров? – прищурилась девушка.
– Это я фигурально. Не злись.
– Разница такая же, как между работником, нажимающим на педаль штамповочной машины, и кузнецом, плетущим неповторимую вязь решетки. На штампе ты тратишь жизнь, изготавливая не то, что придумал сам. А когда вкладываешь во что-то душу, она не пропадает, понимаешь? Часть твоей души, твоего огня остается в изделии, передается зрителю и живет в нем. И чем больше зрителей, тем больше в мире становится частиц тебя и ты сам становишься больше. В этом случае внутреннее содержание не убывает, а наоборот – прибавляется.
– Зато на штампе заработаешь больше, – уверенно ответил Олег. – Десять средних картин перекроют по стоимости одну хорошую.
– Неправда! – возмутилась девушка. – И сотня, и тысяча средних картин не будут стоить, как одна гениальная!
– Ах, вот ты о чем… – улыбнулся Олег. – Тогда не вижу смысла в дальнейшей беседе. Гениальность – это вещь очень таинственная. Не случайно ее корни приписываются то богу, то дьяволу.
– Все божественное находится внутри человека. – Шерстка задумчиво пожала плечами. – Он сам себе бог, он творит мир внутри себя и выплескивает его наружу посредством искусства.
– И этим изменяет окружающее, – с усмешкой закончил Олег.
– Нет, – не моргнув глазом ответила Люда. – Ничего он не может изменить снаружи. Если бы произведения искусства могли изменить мир хотя бы выборочно, он был бы гораздо лучше, чем теперь. Нет. В произведениях искусства любой человек может найти лишь источник моральной энергии. А что он сделает с этой энергией, зависит только от него самого. Именно поэтому вход в музеи и на выставки платный – за любую энергию необходимо платить. Но если в скульптуре, в картине или в книге нет заряда энергии, то она похожа на использованную батарейку и место ей на помойке.
