И посреди это гнетущего запустения лежал его четырехлетний братишка в голубых брючках и майке с надписью ОНИ ЗВОНЯТ МНЕ. ДОКТОР ЛАВ. Дэвид судорожно глотал открытым ртом, пытаясь дышать в пространстве, лишенном воздуха и удаленном от дома, может быть, на триллионы световых лет. Он задыхался, багровел, а холод уже оставил свои зловещие знаки на синеющих губах и лунках ногтей. Он…
К счастью, благодетельная прострация уничтожила способность видеть и размышлять.
Хилли снял доску, на которой он видел Дэвида последний раз, и принялся топтать замаскированную педаль швейной машинки; слезы перешли в истерические рыдания. Только подойдя к нему, Мэри разобрала среди всхлипываний:
— Все игрушки! — рыдал Хилли. — Все игрушки! Все игрушки! Навсегда! Все!
И затем, переходя в крик:
— Вернись, Дэвид! Вернись, Дэвид! Вернись!
— Боже милосердный, что это значит? — закричала Мэри. Брайен повернул сына за плечи и заглянул ему в лицо.
— Где Дэвид? Куда он делся?
Но Хилли уже отключился и больше не приходил в себя. Спустя некоторое время почти сотня мужчин и женщин, в том числе Бобби и Гард, обшаривали леса вдоль дороги, заглядывали в заросли в поисках Дэвида.
Если бы его спросили, Хилли сказал бы, что, по его мнению, они ищут слишком уж близко от дома.
Слишком уж близко.
Вечером, двадцать четвертого июля, неделю спустя после исчезновения Дэвида Брауна, рядовой Бентон Родес выехал на полицейской машине из Хэвена; было около восьми часов вечера. Питер Габбонс, прозванный сослуживцами Джинглс, чистил оружие. Сумерки осыпались, как зола. Конечно же, это метафора; зола, прах — как нечто, противоположное двум энергичным городским полицейским. Однако тот прах, та зола были самыми, что ни на есть настоящими. Родес снова возвращался в мыслях к отрубленной руке; кажется, теперь он вспомнил со всей ясностью, кому она принадлежала, Иисус Христос!
Прекрати об этом думать, приказал он себе. «Хорошо», соглашался его ум и продолжал муссировать эти мысли. "Попробуй связаться по радио", советовал он. "Спорю, мы принимаем волны от той проклятой микроволновой антенны, которую они установили в Трое".
— Хорошо. Джинглс достал радио. — Говорит номер 16 с Базы. Это ты, Таг? Прием.
Он нажал кнопку и прислушался. Все, что ему удалось услышать, так это шорохи, вой и призрачный голос, слабо пробивающийся сквозь помехи.
— Мне попробовать еще раз? — спросил Джинглс.
— Нет. Скоро мы будем в зоне нормального приема.
Бент ехал с зажженными фарами, выжимая семьдесят миль, по третьей дороге. Он уже отъехал от Дерри на порядочное расстояние. Где же имеются дополнительные подразделения? Связь с Хэвеном поддерживается прекрасно, дело не в помехах; связь по радио просто не правдоподобно ясная. Впрочем, кажется, радио — не единственная не правдоподобная и жутковатая штука в Хэвене этим вечером.
Правильно! согласилось его подсознание. А между прочим, ты ведь сразу узнал то колечко? Несомненно, это кольцо рядового, даже если оно на женской руке. А ты видел, как перерубили сухожилие? Похоже на отрубленную баранью ножку, сразу из мясной лавки, так ведь? Ровнехонько. Одним махом! Раз.
Прекрати, я сказал! Заткнись!
Хорошо, хорошо, согласен. Забудь на минутку, что ты не хочешь об этом думать. Представь себе, что это жаренная отбивная. И столько крови!
Перестань, пожалуйста, перестань, поежился Джинглс.
Как скажешь… Знаю, что просто чокнусь, если буду думать об этом, но выбросить все это из головы не могу. Ее рука, кисть руки… тут что-то похуже несчастного случая. Я такого еще не видел… А где же остальные части? Оторванные головы, уши? Да, сэр, должно быть, из ряда вон выходящий взрыв!
— Где же наши? — вслух спросил Джинглс.
— Не знаю.
Почему дело зашло в тупик?
"А вот угадай", он мог сказать. "Никогда не угадаешь. Почему столько покалеченных после взрыва, но только один покойник? И между прочим, как это получилось, что реальный ущерб от грандиозного взрыва сводится к разнесенной крыше ратуши? К тому же, почему патологоанатом, он же полицейский эксперт Берринджер, не может идентифицировать тело, когда даже я знаю, кто это. Угадай, приятель!"
Он накрыл руку покрывалом. Ничего другого уже не осталось; все разнесено дочиста. Но ведь он накрыл руку Рут.
Он как сейчас видит тротуар хэвенской городской площади. Он сделал это, в то время, как придурок Эллисон, начальник добровольцев-пожарных стоял, ухмыляясь, как будто здесь банкет, а не взрыв, с котором погибла замечательная женщина. Верх идиотизма.
Питер Габбонс получил кличку Джинглс за свой голос (совсем, как у Энди Дэвина); и Джинглс — персонаж Дэвина, сыгранный давным-давно в многосерийном вестерне. Когда Габбонс приехал из Джорджии, Тат Эллендер, диспетчер, называл его так; с тех пор и повелось. И теперь, говоря высоким, странным голосом, совершенно не похожим на свой обычный «джинговский» голос, Габбонс заявил:
— Давай сюда, Бент. Я болен; мне плохо.
Родес рванул к нему в спешке; да так, что на одном повороте он чуть было не оказался в кювете. По крайней мере, Габбонс впервые вызвал его, это уже нечто.
Джинглс выехал справа. Бент Родес — слева. Голубые лучи фар выхватили из темноты нечто особенное. Бент высунулся из машины, прижав руку ко рту; он прислушивался к звукам, все еще доносившимся из-за поворота шоссе. Он взглянул на небо, точно благодаря его за освежающий ветерок.
— Так-то лучше, — вымолвил наконец Джинглс. — Спасибо, Бент.
Бентон повернулся к напарнику. Глаза Джинглса темнели на бледном лице, словно пустые глазницы черепа. Он, казалось, выдал всю информацию, которую следовало сказать, и не собирался, что-либо пояснять.
— Что там стряслось? — спросил Бент.
— Ты что, ослеп, парень? Крыша ратуши разлетелась, как осколки гранаты.
— Но как мог фейерверк взорвать крышу?
— Смог.
— Выбрось из головы. — Бент и сам пытался выбросить. Не получалось. — Ты этому веришь? Июльский фейерверк разнес крышу городской ратуши?
— Нет. Только испортил воздух.
— Извини, ты прав. — Бент помолчал. — Джинглс, а ты ничего не чувствуешь! Например, ты не чувствуешь здесь чего-то зловещего?
Джинглс задумался.
— Может быть. Кажется, я чувствую что-то вроде…
— Вроде чего?
— Не знаю. — У Джинглса задрожал голос, как у ребенка, готового расплакаться. Сверху на них смотрели равнодушные звезды. Тихая теплая ночь окутала их, как теплое одеяло. — Просто я чертовски рад, что сижу здесь, а не там…
