Охотник выпрямился и медленно приложил два пальца к полям выгоревшей армейской панамы.
Арка была входом в какой-то странный тоннель — извилистый, бугристый, но достаточно просторный.
Достав браунинг, Маллесон нажал кнопку целеуказателя. Маленький светодиод в специальном держателе под стволом давал достаточно света, чтобы идти не спотыкаясь и вовремя заметить опасность. Потом проверил обойму, достал патрон и не стал поднимать предохранитель.
Он знал, что оружие не поможет, но привычная тяжесть и твердость надежного пистолета помогала ему сознавать себя в этом диком месте. Если верить шагомеру столетней давности, майор прошел уже несколько десятков метров, но его ощущения были такими, словно он стоял на месте, время от времени поворачиваясь и оглядывая стены пещеры. Кружилась голова, начинало подташнивать. Мадлесон подумал, что это может быть спуск в пещеру, а в пещере, как известно, может скапливаться метан или просто углекислота… Нет, это был не газ: сонливости, желания прилечь и не двигаться, как собака в Собачьем гроте неаполитанских каверн, Маллесон не чувствовал, наоборот — его словно тащило вперед мягким сильным ветром. Было неизвестно, сколько он прошел на самом деле; шагомер то замирал, и щелчки разделяла вечность, то пускался вскачь, словно тахометр гоночной машины. Оставалось одно — идти до того, что будет концом
Напрягая слух, майор уловил едва различимые шаги Камау. Парень шел классно: если не знать, что он рядом, не выделишь из ряда обычных пещерных шумов и маленьких эхо. «Вполне возможно, — подумал Маллесон, — что концом все же окажется именно он… По данным азиатской группы, критический срок при физическом уничтожении Посредника от шести до семи минут. За это время Камау запросто разнесет мне мозги и уйдет достаточно далеко, чтобы на него не накатило — при условии, что других Посредников рядом не будет, иначе «накат» ускоряется, а расстояние захвата увеличивается…»
Идти было все тяжелее. Голову ломило по-прежнему, а теперь еще начались болезненные судороги, выкручивавшие каждую мышцу так, что майора швыряло на стены тоннеля. Он дважды упал, в кровь разбив колени и подбородок. Сводило гортань, он едва проталкивал горячий воздух в бьющиеся легкие, сдавленные собственными мышцами. Боль, боль, боль. Краем гаснущего сознания Маллесон помнил о шприц-тюбике, лежавшем во внутреннем кармане куртки. Мощный противошоковый препарат из армейской аптечки был последней надеждой.
Дотащить руку до кармана он успел. Но именно в этот момент все прекратилось. Да так, что мгновенно обмякшие ноги не удержали его, и майор в третий раз грохнулся на бугристый пол пещеры. Блаженство перевесило боль: он лежал, закрыв глаза и постанывал от счастья, забыв о том, что может не встать…
— Сэр!.. — тихонько позвали из тьмы. — Все в порядке, сэр?..
— Пока да, Камау… — едва шевеля языком, отозвался Маллесон. — Можно не стрелять.
Странный звук долетел из непроглядного мрака. Через несколько секунд майор сообразил, что никогда не слышал, как смеется Камау.
Такое, наверное, не снилось ни одному спелеологу. Тоннель, коридор или ход, как они это называют, не имел явных признаков искусственного происхождения, следов обработки инструментами или машинами, но и на естественное образование тоже походил мало. Не сужаясь и не расширяясь, не сворачивая ни вправо, ни влево, коридор уходил все дальше. Теперь майор чувствовал только легкую слабость, да саднили ободранные колени и подбородок. Неожиданный порыв холодного свежего ветра вдруг опахнул горевшие ссадины. Выход или что-то вроде вентилируемой щели были где-то рядом.
Остановившись, Маллесон вслушался, подняв браунинг. Ветер дул мягко и ровно, скорее прохладный, чем холодный, принося непонятные ароматы. Дешевые сигары и давняя контузия в Дарджилннге сделали свое дело: майор не различал запахов, кроме самых явных — пота, крови, пороха, выхлопных газов и горячей еды. «…И хватает сил надавить курок, и в солдатский рай марш со всех ног, там есть место всем, кто жрал паек…»
Выход был настолько похож на вход, что у Маллесона даже мелькнула дикая мысль: уж не повернул ли он обратно или, упаси боже, не прошел ли по кольцу? Он стоял под той же прелестной розовой аркой, и те же бледно-желтые струйки мерцали в толще необычного камня.
— Камау, — вполголоса окликнул он. — Сэр?..
— Займи позицию у выхода, не показывайся. Если что, прикроешь меня. Но огонь только по сигналу.
— Есть, сэр. — Лязгнул передернутый затвор винтовки, и майор, не оглядываясь, шагнул наружу.
Он знал, что именно увидит, вернее, помнил общий рисунок цветовой мозаики, переданный умирающей маской, и вот сейчас второй раз испытал счастье, пусть и не такое уже острое, когда пятна словно проявились.
Три запомнившихся оранжевых мазка стали тремя большими кострами. Серый полукруг обернулся черной каменной площадкой поразительно правильной формы, а сгусток искрящихся бликов посередине оформился в человека, сидящего между кострами, скрестив ноги. Искрились амулеты и металлические украшения, которыми он был увешан, а руки его спокойно опирались локтями на бедра. Рядом лежал поблескивающий старым деревом посох, оплетенный гроздьями каких-то костяных побрякушек. Темнокожий, длинноволосый, немолодой, но складный и мускулистый, он походил скорее на индийца, чем на негра, и смотрел на Маллесона так, будто уже давно ждал, когда майор наконец вылезет из темной дыры под аркой.
За пределами озаренного кострами пространства тьма словно сгущалась, и Маллесон скорее предположил, чем разглядел, что там стены ущелья или кальдеры, резко уходящие вверх. По-настоящему майора заинтересовало то, что звезд, да и самого неба он не видел, словно стены смыкались где-то очень высоко, как в фильме о полой Земле.
— Я слышал тебя, — сказал человек у костров. Он говорил на беглом и правильном суахили, однако чувствовалось, что это не его родной язык. — Ты был очень осторожен. Подойди и сядь. Я знаю, тебе пришлось нелегко.
Маллесон ответил, стараясь говорить так же ровно и дружелюбно:
— Благодарю тебя, господин.
— Я не господин… — Человек у костра усмехнулся, блеснув крепкими неровными зубами, и майор вздрогнул. — Зови меня «друг»…
— Друг, — повторил Маллесон, — спасибо. Да, к тебе трудно идти.
— Ты мог и не дойти, — человек покачал головой. — Тебе было больно? Тебе и сейчас больно? Ты падал? Ты едва не умер от асфиксии?
«Асфиксия», а не «удушье». Это слово он произнес по-английски.
— Ты говоришь по-английски… друг?
— Если тебе удобнее, то да. — Человек снова улыбнулся.
