Это было правдой и не нуждалось в комментариях.
— Но, — сказала Карен, по‑прежнему пряча глаза, — я думаю жизнь — это не та часть путешествия, что осталась позади; это та часть, что ещё нужно пройти. — Она помолчала. — Кроме того, это сейчас мой возраст составляет 200 % твоего; через тысячу лет это будет всего 105 %. А ведь мы собираемся прожить эту тысячу лет, верно?
Я помолчал, обдумывая это.
— Я всё ещё пытаюсь уложить в голове истинное значение слова «бессмертие». Но, думаю, ты права. Думаю, разница в возрасте — не такое уж большое дело, если на неё взглянуть под таким углом.
— Ты правда так думаешь?
Я снова на мгновение задумался. Если мне нужен повод уйти, то сейчас была прекрасная возможность. Но если я не хочу уходить, то мы должны разобраться с этой проблемой раз и навсегда.
— Ага, — сказал я, — я правда так думаю.
Карен перекатилась на бок, лицом ко мне. Она усмехнулась.
— Я не думала, что ты знаешь Аланис Морисетт.
— Кого?
— О, — сказала Карен, и я увидел, как её пластиковые черты опустились. — Это певица, очень популярная. Кстати, канадка. И, — она изобразила хрипловатый голос, которого я никогда раньше не слышал, — «Ага, я правда так думаю» — это строка из её песни «Ирония».
— Ах, — сказал я.
Карен вздохнула.
— Но ты этого не знаешь. Ты не знаешь и половины того, что знаю я — потому что ты прожил вдвое меньше меня.
— Так научи меня, — сказал я.
— Что?
— Научи меня той части твоей жизни, которую я пропустил. Подтяни меня до своего уровня.
Она отвернулась.
— Я даже не знаю, с чего можно бы было начать.
— Начни с заголовков новостей, — сказал я.
— Слишком много всего.
Я нежно погладил её по плечу.
— А ты попробуй.
— Ну‑у‑у… — протянула Карен. — Мы вышли в космос. Мы вели ту глупую войну во Вьетнаме. Мы скинули коррумпированного президента. Советский Союз пал. Появился Европейский союз. Микроволновые печи, персональные компьютеры, сотовые телефоны, интернет. — Она повела плечами. — Версия от «Ридерз Дайджест».
— От кого? — Но потом я улыбнулся. — Нет‑нет, просто дразнюсь. Моя мама выписывала его, когда я был маленький.
Но шутка её задела, и я это заметил.
— Нас разделяет не история, а культура. Мы выросли, читая разные журналы, разные книги. Мы смотрели разные передачи по телевизору, слушали разную музыку.
— Ну и что? — сказал я. — Всё есть в сети. — Я улыбнулся, вспомнив наш прошлый разговор. — Даже защищённое копирайтом — и владельцы получат свои микроплатежи автоматически, как только мы запросим доступ, верно? Так что мы можем скачать твои любимые книги и всё остальное, и ты можешь познакомить меня с ними. В конце концов, времени‑то у нас хоть отбавляй.
Карен явно заинтересовалась.
— Но с чего начать? — спросила она.
— Я бы начал с телешоу, которые ты смотрела, когда была маленькой.
— Ой, ты такое смотреть не захочешь. Всё плоское, в низком разрешении… кое‑что даже чёрно‑белое.
— Разумеется, захочу, — сказал я. — Это будет весело. Собственно, — я сделал жест в сторону гигантского экрана‑стены, — почему бы тебе не подобрать что‑нибудь прямо сейчас? Давай сразу и начнём.
— Думаешь? — сказала Карен.
— Ага, — ответил я, пытаясь сымитировать голос той певицы, Аланис, — я правда так думаю.
Губы Карен как‑то странно дёрнулись — словно в раздумье она попыталась их оттопырить. Потом она заговорила, приказывая компьютеру открыть сетевой репозиторий старых телешоу. Несколько секунд спустя на телестене начали появляться белые буквы, по одной за раз, и складываться в слова под зазвучавшую из динамиков барабанную дробь: «ЧЕЛОВЕК…»
Карен, которая пришла в заметное возбуждение, села в постели.
— Вот, я включила сразу на титрах, чтобы дать тебе начальное представление — потом мы вернёмся назад и посмотрим тизер.
«…НА ШЕСТЬ…»
— Значит так, — сказала она. — Видишь того парня в кабине? Это Ли Мэйджорс.
«…МИЛЛИНОВ ДОЛЛАРОВ.»
— Он играет Стива Остина, — продолжала Карен, — астронавта и лётчика‑испытателя.
— Какого года это шоу? — спросил я.
— Этот эпизод из сезона 1974 года.
Это было… чёрт, это было за столько же лет до моего рождения, сколько их прошло после несчастья с моим отцом.
— Шесть миллионов — тогда это было много?
— Целое состояние.
— Хмм…
На экране шёл диалог между пилотом и наземной службой:
— НАСА‑1, пока всё хорошо.
— О'кей, Виктор.
— Стартовый ключ посадочных ракет в положение «включено». Пошла тяга…
— Видишь, — сказала Карен, — он испытывает экспериментальный самолёт, который сейчас разобьётся. Он потеряет руку, обе ноги и глаз.
— Я знаю рестораны, в которых он не смог бы поужинать, — сказал я и сделал идеальную комическую паузу. — Там, чтобы расплатиться, руку и ногу отдать приходится[76].
Карен легко хлопнула меня по руке; на экране маленький экспериментальный аппарат отделился от крыла гигантского самолёта. Аппарат был похож на ванну — ничего удивительного, что он разбился.
— Однако, — продолжала она, — ему заменили потерянные конечности сверхпрочными протезами на атомной энергии, а вместо утраченного глаза вмонтировали камеру с двадцатикратным зумом и способную видеть в инфракрасном свете.
Диалог на экране продолжался:
— Разрыв в третьем амортизаторе…
— Тангаж на ноль.
— Тангаж запредельный! Не могу держать высоту!
— Поправка: Отсек альфа вскрыт. Аварийный отстрел селекторов!
— Контроль, не могу его удержать. Он разваливается! Он разва…
Летающая ванна пронеслась через экран; картинка была очень зернистая.
— Это настоящая архивная съёмка, — объяснила Карен. — Эта катастрофа произошла в действительности.
На экране появилось нечто, по‑видимому, призванное выглядеть как компьютерная графика — похоже, они сверлили дырку в затылке Остина, чтобы установить искусственный глаз — и скоро восстановленное человеческое тело уже перебирало ногами на беговом тренажёре. Я прочитал угловатые цифры на экране.
— Шестьдесят километров в час? — недоверчиво спросил я.
— Лучше! — ухмыльнулась Карен. — Шестьдесят миль в час.
— А насекомые у него по лицу размазывались, как на ветровом стекле?
Карен рассмеялась.
— Нет, и волосы никогда не растрёпывались. У меня в спальне висел постер с ним, когда я была подростком. Он был просто великолепен!
