Карен рассмеялась.
— Нет, и волосы никогда не растрёпывались. У меня в спальне висел постер с ним, когда я была подростком. Он был просто великолепен!
— Я думал, у тебя висел Супермен и тот, как его — Том чегототам?
— Том Селлек. И они тоже. У меня в спальне вообще‑то была не одна стена.
— То есть введение в твою культуру обещает быть чередой подростковых кумиров?
Карен усмехнулась.
— Не беспокойся. Я также любила смотреть «Ангелов Чарли» — в семнадцать у меня была причёска как у Фэрры Фосетт. Её я тебе покажу в следующий раз; тебе понравится. Это было первое в истории джигл‑шоу.
— Джигл?
Она придвинулась ближе ко мне.
— Увидишь.
Ресторан американской кухни Верхнего Эдема был почти пуст: пожилая белая пара обедала у камина, как я понимаю, голографического, и ещё один чернокожий мужчина обедал в одиночестве. Чернокожий был коротко подстрижен. Он был немного похож на Уилла Смита, который в прошлом году получил Оскара за роль Вилли Ломана в новой версии «Смерти коммивояжёра». Ради этой роли Смиту пришлось избавиться от своего природного блеска в глазах, но этому похожему на Смита мужчине не было в том нужды, и даже когда он просто сидел за столом, его лицо сохраняло внимательное и настороженное выражение. Поддавшись внезапному порыву, я подошёл к его столику.
— Здравствуйте, — сказал я. — Не возражаете, если я составлю вам компанию?
Он улыбнулся.
— Если бы я хотел есть в одиночестве, то ел бы дома.
Я выдвинул стул и сел. Я машинально отметил тот факт, что ножки стула утяжелены — наверное, без этого с непривычки можно было слишком сильно за него потянуть и отправить в полёт в здешней низкой гравитации.
— Джейк Салливан, — сказал я, протягивая руку.
— Малкольм Дрэйпер, — представился он. Я заметил таффордское кольцо у него на указательном пальце правой руки, но из‑за своего дальтонизма не мог различить, красное оно или зелёное; но это и не важно, я же не собирался делать ему предложение. Своё собственное я оставил дома; не думал, что оно может мне понадобиться здесь, среди всех этих стариков. В прошлом мне приходилось обходиться без секса два года кряду, хотя и не по собственному выбору, и у меня не было секса ни с кем с той единственной замечательной ночи с Ребеккой в канун Нового года. Так что я не сомневался, что смогу обойтись без секса те несколько лет, что мне остались до того, как синдром Катеринского убьёт меня или спровоцирует выполнение завещания о жизни. Конечно, мой таффорд был зелёным, по крайней мере, так мне говорили, что означало, что я гетеросексуал. Правда, исходя из своих успехов с женским полом я иногда начинал подозревать, что продавец воспользовался моей цветовой слепотой и всучил мне таки красный.
— Рад познакомиться, Джейк, — сказал Малкольм после того, как мы пожали руки.
— Малкольм Дрэйпер, — повторил я имя, которое он назвал. Что‑то оно мне напоминало. — Я не могу вас знать?
На лице моего собеседника возникло обеспокоенное выражение.
— Вы федерал?
— Простите?
— Агент одной из моих бывших жён?
— Нет. Простите. Я не собирался…
Лукавая улыбка.
— О, конечно же, нет. Шутка. Некоторые люди могли обо мне слышать, да. Я был дершовицким профессором права и гражданских свобод в Гарварде.
— Точно! Точно! Громкие дела. Та лаборатория, где изучали приматов, верно?
— Да, это был я. Положил конец вивисекции высших приматов на территории Штатов и их незаконному удержанию.
— Помню это дело. Вы молодец.
Он добродушно пожал плечами.
— Спасибо.
— Вы не выглядите таким уж старым, — сказал я.
— Мне семьдесят четыре. Я бы мог ещё заседать в Верховном суде… не то чтобы чернокожий либерал имел шансы быть туда назначенным в ближайшие… да вообще никогда.
— Гмм, — сказал я, не найдя лучшего ответа. — А вы перед ним когда‑нибудь выступали?
— Перед кем?
— Верховным судом. Американским, разумеется. Сам‑то я канадец.
— Были канадцем, — поправил Дрэйпер. — Сейчас вы вообще никто.
— Ну‑у… — сказал я.
— Но, возвращаясь к вашему вопросу, да, я выступал перед Верховным судом. В последний раз в деле «Мак‑Чарльз против Масланковски».
— Так это были вы?
— Да.
— Вау. Горжусь знакомством, мистер Дрэйпер.
— Малкольм, пожалуйста.
Он выглядел таким бодрым, что я не мог поверить в его скорую смерть.
— Так вы… вы сюда в гости приехали?
— Нет, нет, я здесь живу. Я тоже переместил своё сознание. Полноправный Малкольм Дрэйпер по‑прежнему занимается юридической практикой на Земле. Впереди ещё множество битв и множество юных умов, из которых нужно сделать юристов, а я уже слишком устал этим заниматься. Доктора сказали, что я запросто протяну ещё лет двадцать, но я больше не чувствовал в себе сил трудиться так же усердно и дальше. Так что я ушёл в отставку сюда — и теперь они говорят, что при здешней малой тяжести я смогу прожить и тридцать лет.
— Тридцать лет…
Он посмотрел на меня, но тактично удержался от вопроса. Интересно, каково это юристам — иметь возможность задавать любые неприятные вопросы, неважно, насколько прямые и личные, в зале суда, но воздерживаться от них так же, как все остальные, за его стенами. Я решил, что нет причин скрывать это от него.
— Я, вероятно, здесь лишь на короткое время.
— Такой молодой человек, как вы? Полноте, мистер Салливан, вы ведь под присягой…
— Нет, это правда. Повреждённые сосуды в мозгу. Их можно увидеть, но невозможно исправить. Я могу умереть в любой момент, или, ещё хуже, впасть в вегетативное состояние.
— Ох, — сказал Дрэйпер. — Ох ты ж…
— Всё нормально, — сказал я. — По крайней мере, другая версия меня продолжит жить.
— Точно, — отозвался Дрэйпер. — То же самое и со мной. Уверен, мы сможем гордиться ими обоими. — Он помолчал. — И как, вы уже нашли здесь себе пару?
Его прямота застала меня врасплох, и я ничего не ответил.
— Я видел вас с этой писательницей — Карен Бесарян.
— Да. А что?
— Вы ей, похоже, нравитесь.
— Не мой тип.
— Не ваш возраст, хотите сказать.
Я не ответил.
— Впрочем, — сказал Малкольм, — здесь отличные проститутки.
— Я знаю. Я читал брошюру.
— Я вёл колонку о гражданских свободах в «Пентхаусе». Как Алан Дершовиц[77] до меня.
— Правда?
— Ага. Их девиз был «Журнал о сексе, политике и власти».
— И о писающих женщинах.
— И об этом тоже, — улыбнувшись, согласился Малкольм. Подростком я иногда в них заглядывал, пока «Пентхаус» и «Плейбой» не обанкротились, не выдержав конкуренции с сетью. — Так в чём же дело? — продолжал Малкольм. — Не любите за это платить?
