Уважаемые господа убедились, что трансферт прошёл, стали нам с кирией Катериной руки целовать и пожимать, кому что полагается, не забыв при этом слупить с кирии 7 процентов "за услугу". Кирия тут же сумму ещё куда-то загнала, и осталось на её счету, я в распечатке приметить успел, 6500 евров. Не густо. Кирия победно и дерзко, всеми тридцатью двумя, ухмыльнулась своему поверенному и, подавая мне руку, сказала господам на прощанье:
– Надеюсь, господа на этом наши дела улажены. Желаю здравствовать!
Сцапал я бумаги, нам положенные, и повел милую на выход. Прочь из этого гнезда чистогана. Прочь! Вниз на лифте не поехали, пешком пошли. На бельэтаж спустились, и тут я Катю придержал:
– Айн момент, майне фрау Катерина! Мне перевод сделать необходимо срочный. Я вчера немножечко нечаянно наврал. Хочу немедленно исправиться. И к операционистке подошёл. Вынул из кармана карточку с реквизитами получателя, и стал с ней взаимопонимания добиваться. Пяти минут не прошло, как всё она поняла и с карточки моей на счёт учебного центра в Эссене 6000 евро перевела. Вот и ещё один шаг к цели. Вернул кредитку на место и обратно Катю за руку взял и вон повёл.
Пока мы в банке том раскидывались деньгами, Монморанси оклемался, и горделиво восседая на водительском месте, улыбался прохожим. Прохожих это почему-то слегка напрягало, и они обходили "мерсик", стараясь держаться на приличном расстоянии от Морсика.
– Ваши планы, Виталос, не изменились? Вы по-прежнему хотите посетить церковь?
– Да, Катенька-Катюша. Я думаю, это будет правильно. Я к нему, к Теодору то-есть, чувство признательности испытываю. В том числе и за то, что встретил тебя.
– Вы верующий, Виталос?
– Не совсем простой вопрос, Катенька-Катюша. Скорее да, чем нет. Кто-то из наших патриархов в телевизионной проповеди сказал по-моему так: "Если ты веришь в добро, значит, ты веришь в бога". В добро я верю, крещён по православному обряду. Вот и суди сама.
– Не буду я тебя судить!
– А и не надо. Поехали свечку поставим, да помолимся за упокой души кириэ Теодора.
– Тогда я тебя в старинную церковь повезу, ещё в византийские времена построенную. Храм святой Екатерины. Оценил? Пристегнулся? Поехали!
Ехать оказалось недалеко. Сразу за банком Катерина свернула на уютную тенистую улочку, обозвав её "Тсимиски и Вензелоу" и помчалась по ней, спотыкаясь на светофорах. Проскочили справа от Министерства Северной Македонии, вот так вот, почтенного вида здание в стиле нашего обкома. И чуть погодя свернули налево на Олимпийскую. Ну, блин как из дома не уезжал. Катя живёт на???????? – ул. Восточная. Очень мило и просто. Мама моя жила на улице Широтной, которая пересекается с улицей Олимпийской. И Восточный проезд – тоже есть. С Олимпийской свернула на улицу Тасмадос, и через минуту припарковала машину у храма.
Да. Это не вчера построили, уж точно. Храм из красного кирпича, веками обточенного. Выглядел храм как-то простовато и одновременно величественно. Внушал, короче.
– Морс на месте, остальные за мной – скомандовала Катерина, и мы зашли в храм. На колени бухаться я не стал, свечку купил и у какого-то угодника прилепил. Насчёт молитв всяких тоже не копенгаген, только и помню, что символ веры. Вот его и прочёл полушёпотом. И отсебятины добавил, мол, прими Господь Теодора Фокаиди в царствие своё. Земля ему пухом. И веришь – нет, легшее на душе стало. Ну и за свои дела, тоже случай не упустил, у Господа поклянчить. Оно, конечно, ОН подсуживает тому, кто и сам, сложа руки не сидит, но ведь подсуживает же.
Пока я халтурил, Катерина взялась за дело по-серьёзному. Помолилась с толком и знанием программы и церкви деньжат подкинула. Ну и я не отстал. Тоже раскошелился на пару сотен. И вышли мы из храма как говориться "духовно возрождённые".
Сообщил я Кате, что ещё одно мероприятие мною на сегодня назначено и спросил, где тут специализированный магазинчик имеется. Для собачек. Нашёлся такой магазинчик в собачьей парикмахерской. Сюда, в парикмахерскую эту, Морсика в молодости возили. А потом перестали. Уж больно кусаться стал горазд и парикмахеры тутошние связываться с ним отказались. Особенно после того, как Теодор преставился. Совсем пёс запущенный сделался. Купил я инструмент нужный, и домой поехали. К Кате домой, разумеется.
И там я первым делом, за фокса взялся. Эх, и давно я не брал в руки шашку! Почитай с детства, когда у меня свой такой же зверёныш был.
– Эй, салага, почему стрижка не уставная? Трендюлей захотел? Ну-тко пошли-тко в перукарню. Буду тебя, охламона, человеком делать. А то стоишь и ухом не моргаешь, смотреть противно. Молчать! Команды "чесаться" не было! За мной, шагом марш! Твою кровать!
Морсик доверчиво проследовал за мной. Наивняк! Искупал я его с собачьим шампунем, просушил феном и привёл в апартамент. Поставил на табурет по стойке "ровно", расчесал как барана, на два прохода. Еле продрался через колтуны. И ощипывать полегоньку принялся.
– Эй, генералиссимус, ты это чего удумал? Это ты зачем? Что за комиссия, создатель! Да больно же, мать твою! Укушу! Падла буду, укушу!
– А мы тебя за жвалы придержим. Терпи щегол! Бог терпел, и нам велел!
– Вот ты сам себя и ощипывай, садюга! Раз тебе терпеть велели. А я не потерплю! Я вольный кобель! Айяяяя! Уюююю! Ну, а там-то зачем? Там же и не видно почти. Вот по-честному, укушу!
– А я и намордничек припас! Выбирай – терпеть или унижаться! Зарос ты как слон. Хуже рядового Абашидзе. Стоишь тут попугаем и ещё каркаешь! "Бакенбарды должны быть по верхнему срезу ушей". А у тебя? Ты в зеркало посмотри, нет, лучше не смотри! Потом посмотришь. Когда будет на что.
– Да я и так был, хоть куда. Ой, больно, больно мне! Да не виноват я, что она из меня прёт!
– В армии виноват не тот, кто виноват, а тот – кого назначат. Так-то вот салага! Ну, вчерне, вроди ба… И ещё вот здесь… немножко…
– Прокляну!
– Ну, наконец-то в тебе начинает просыпаться военный человек. То, что ты говоришь, понять совершенно невозможно.
Отодвинул я его на середину табурета, осмотрел дело рук своих. А, ничего вышло. Нормальненько. Морсик с недоумением разглядывал свой круп и возмущался -
– И ты хочешь сказать, что вот эта щипаная курица и есть эталон боевого фокстерьера?
– Ну, эталон, не эталон, но… зато не жарко. И грязи с тебя меньше будет.
– А вот за это ты, командир, не кручинься. Грязи я те нанесу в любом виде.
– Свободен, триммингованый! Щас искупаешься и поймёшь, насколько тебе легче жить стало. Недельки через две – повторим.
– Чо! Снова!?
– Не журись, молодой военный. Уже легче будет. Или опять хочешь зарасти, а потом – чтоб как сегодня? Чтоб опять три часа с тобой мучались?
