Мес вошел в кабинет, и вслед за ним сюда ворвался его непременный помощник Езус Мария Штумпф, с вечно дергающейся под бременем тика шеей и красными, воспаленными глазами. Штумпф был деятелен и неутомим. Он был незаменим в делах Меса, который ценил его больше всех на свете. Он прижимал к груди пухлую папку, лохматящуюся выбившимися из нее листами, какими-то обрывками и прочим разнородным бумажным хламом. Всю эту груду Штумпф бухнул на стол Меса и стал нетерпеливо ждать, когда тот пододвинет кресло и усядется. Сам Штумпф никогда не сидел — огонь вечного нетерпения жег его, и Штумпф постоянно находился в движении. Он дергал шеей, дергал пальцами, часто мигал и сотрясался всем телом, перебирая ногами, глядя, как Мес не спеша разбирает бумаги.
— Квинке заболел, — сообщил он своей обычной скороговоркою. — Я связывался с ним, и его мажордом сказал мне, что у него воспалилась родинка на веке, и он лег в госпиталь.
Мес несколько раз кивнул.
— Где же он на самом деле? — спросил он.
— Отдыхает на Канарах, — быстро ответил Штумпф.
— Там климат такой же неустойчивый. Разве нельзя было не отпускать его на здешние курорты?
— Он боится межпланетных перелетов. И потом, он не женат.
Мес оставил бумаги и недовольно облокотился на стол.
— Вот это уже нехорошо, — признал он. — Президент концерна «Олимп» должен быть чист и безгрешен, как аркадская овечка. Что, женщины? Или, не дайте боги, мужчины?
— Женщины, — сказал честный Штумпф.
Мес облегченно вздохнул.
— Хорошо еще, что он не увлекается разными тварями с чужих планет… Хорошо. Кто вместо него?
— Я.
— Хорошо. Давай разбираться.
И они стали разбираться.
Мои обязанности — надзирать, а не вмешиваться. Это я взял у него, моего лютого врага. Поэтому я лишь замечаю недостатки, намекаю на них кому следует
— а вот он, кто следует, стоит передо мной, — а потом наблюдаю уже за тем, как прислушиваются к моим рекомендациям. Выходит, чисто человеческие функции, думал он, ерзая в своем кресле, канцелярщина, казенщина, и куда девалась вся магия, магия слов и магия дел, где они, эти обязанности, кои некоторые называли божественными и кои я никогда не мог осознать? Все — через людей и во имя их, как я ни стараюсь этого избежать.
— Все потому, что я консерватор, — сказал он вдруг.
Штумпф насторожился, разом прервав свой отчет о сложных махинациях какой-то компании.
— Я живу прошлым, — продолжал Мес, мало понимая, что говорит. — Людей стало много и стало слишком много миров, где они живут. Раньше все было не так. Была Вершина, и люди селились вокруг нее.
Штумпф смотрел на него. Он даже забыл моргать.
Мес тряхнул головой, сильно провел рукой по лицу.
— Так, ничего… пустяки. Что ты там говорил?
Штумпф неуверенно, запинаясь, стал продолжать, изредка опасливо поглядывая на Меса.
Я даже не Архонт. Не знаю, почему я не захотел стать им. Тогда бы все мои дела получили законное подтверждение, и снова семь Архонтов у Земли. Я же — разрушаю. Осознаю это, но делаю все в угоду Сету и его присным. Игрушка. Но марионетки слепо подчиняются, тогда как я сознательно оставляю Хаосу открытую дверь, чтобы безумные сладкие ветры его…
— Нет, я не помню, как летел в ветрах Хаоса.
Штумпф снова изумленно глядел на него.
— Извини, — произнес Мес, встряхиваясь. — Я что-то устал. Внимательно тебя слушаю.
— Вы уверены? — спросил Штумпф.
— Уверен.
Нет, ни в чем я не уверен. Хочешь разрушить термитник — напусти на него муравьеда. Сутех — муравьед. Модерата и покойный Кобленц хлопотливо, заботливо возводили термитник Земли, чтобы всем было хорошо. Я лично в последнем сомневался. Проклятые сомнения уничтожили во мне всякий рационализм. Однажды тьма взяла верх, и в термитник пролез уродливый зверь-муравьед. А там и другие дожидаются своей очереди, страшные, темные животные — Дети Нуна, толпятся, невнятно и бедово гудят…
— Это все, — произнес Штумпф.
— На сегодня все? — очнулся Мес, стряхивая путы своих дум.
— Да. Но дел много.
— Ты справишься, я знаю. Если нужно будет, без зазрений занимай этот кабинет. Ключ у тебя есть.
— Да, господин Нуарре.
Он пошел к двери.
— Штумпф! — окликнул его Мес.
— Да? — Тот остановился.
— Ты верующий? — спросил Мес.
— Да, — ответил Штумпф (воистину, сегодня для него — день удивлений).
— А какому… какой религии ты принадлежишь?
— Я из экуменистов, — объяснил Штумпф, — но не из тех, что называют себя «Жертвами Моисея», а из пасхальников. Эта секта возникла двадцать один год назад, выпочковавшись из «Братства Зеленого Иисуса», которое перед этим разделилось на пасынков апостольских и мизерикордеистов. А корень свой мы ведем от великой и щедрой церкви Несогласия Христова.
— А она идет откуда? — полюбопытствовал Мес, лицо которого перекосило, как во время приступа зубной боли.
— Это сокрыто во мгле веков, — был ответ. — Несогласие Христово — единственно правильная и единственно известная вера.
— Понятно, — и Мес отпустил его.
Застыв над столом, заваленным грудами мятой бумаги, утвержденной, незавизированной и исходящей, он уставился в противоположную стену, пустую и белую.
Надо что-то решать. Визит к Ховену, в его бряцающий и бушующий мир, правда, несколько прояснил дело, но не так, чтобы полностью разобраться в нем. Нет, дело шло намеченным путем, на пути этом никто пока не стоял, да и в дальнейшем, я надеюсь, стоять не будет. Но пути наши — неисповедимы. И мои трижды клятые колебания… Вот этим все и затрудняется. С другой стороны, кто мне подскажет, как действовать? Ослобог решителен. Он долго пребывал в бездействии. Он не будет колебаться. Но сейчас еще возможно остановить закрутившийся маховик. Можно сказать — не надо. Можно наложить свое вето на избрание Сутеха — несколько запоздавшее решение, но лучше поздно, чем никогда. Можно объявить — несогласен-де. А можно вот так вот сидеть и размышлять, что можно и как лучше.
В соседней комнате послышалось осторожное покашливание. Мес вскочил. Там, за стеной, никого не должно было быть. Он рывком открыл всегда запертую дверь — пригодилось его умение без ключей и отмычек отпирать любые запоры, — и застыл на пороге.
Вторая комната была больше первой и сильно от нее отличалась. Обстановка здесь была роскошной, не в пример аскетизму первой комнаты — собственно рабочего кабинета Меса. Пол здесь устилали ковры, стены покрывала темная ассирийская керамическая плитка с изображениями фантастических голубых рогатых животных. Напротив двери возвышались шкафы с книгами. Потолок был неровным, с искусственными впадинами и холмами, устланными темно-голубой мозаикой. В окне была вечная звездная ночь. Курились благовонные кадильницы. Светильники с масляными фитилями делали четкими тени и размытой — реальность. Эта комната, напоминающая покои древних вавилонских владык, показалась бы случайным визитерам еще более странной, чем первая.
