– Ярость, – проговорил он наконец. – Просто ярость.
65
Индиана, 1200 г. до н. э
Недели через три после начала этой последней войны, призванной – без дураков! – положить конец всем войнам, я кручу диск своего старого медальона и телепортируюсь на противоположную сторону мира. Найтенгельзер ожидает возвращения друга, а я люблю держать слово, когда это возможно. Из полночной Илионской долины, где в одной из новых ставок-бомбоубежищ совещаются уцелевшие военачальники Ахиллеса, Томас Хокенберри, почти не думая – тем более что вскоре любые квит-перемещения навеки отойдут в историю – мгновенно переносится на холмы доисторической Северной Америки. Боже, как непривычно: в глаза бьет ослепительный свет, а под ногами стелется мягкая трава. В окрестностях Илиона ее почти не осталось, а на кровавых марсианских равнинах и подавно.
Спускаюсь по склону к реке и бреду к лесу, наслаждаясь сиянием и мирной тишиной здешнего утра. Никаких взрывов, предсмертных воплей, боевых кличей, конского ржания, не надо поминутно ждать появления свирепых Олимпийцев. Сперва я еще беспокоюсь по поводу индейцев, но потом разражаюсь хохотом. Подумаешь! Конечно, непробиваемые доспехи остались в прошлом, Шлем Аида и вибрас тоже исчезли, однако латы из бронзы и твердопласта проверены в жестоких сечах и на деле доказали свою надежность. К тому же на поясе качается меч, за плечами лук, и я прекрасно знаю, как ими пользоваться. Правда, если налечу на Патрокла, если тот каким-либо образом вооружился и если до сих пор не подобрел – а на окаянного ахейца это не очень-то похоже, – я бы не торопился ставить свои деньги против Менетида.
Плевать. Как говорит Ахиллес, а может, центурион-лидер Меп Эхуу, кишка тонка – славы не жди.
– Эй, Найтенгельзер! – ору я. – Кейт!
Звать приходится долго. И лишь через час я обнаруживаю коллегу, случайно наткнувшись на поселение индейцев на опушке, в полумиле от того места, куда квитнулся поначалу. Шесть незатейливых вигвамов, построенных из веток, листвы и, кажется, дерна, окружают яркий бивачный костер. При моем появлении оглушительно лают псы, женщины визжат и подхватывают на руки малышей, а шестеро коренных американцев метят в нежданного гостя из луков.
У меня собственный кедровый лук, изготовленный искусными мастерами в далеком Аргосе, и собственноручно сделанные стрелы не уступают ему по красоте. Молниеносным, отработанным движением извлекаю оружие и нацеливаюсь на противников, готовый уложить всех, пока их глупо заточенные палочки будут отскакивать от моих доспехов. Главное, чтобы не попали в лицо или в глаз. Или в глотку. Или…
Бывший схолиаст Найтенгельзер, одетый в такую же звериную шкуру, что и стройные индейцы, расталкивает их и громко, отрывисто кричит. Воины хмуро опускают луки. Осторожно следую их примеру.
Кейт ковыляет ко мне.
– Чума тебя возьми, Хокенберри, какого дьявола ты тут делаешь?
– Э-э-э… Спасаю тебя, а что?
– Ладно, не шевелись.
Он снова обращается к мужчинам на непонятном наречии, после чего добавляет на классическом греческом:
– И пожалуйста, подождите, не подавайте пока жареную собаку. Я на минутку.
Он берет меня за локоть и уводит к реке, подальше от поселения.
– Греческий? – спрашиваю я. – Жареная собака?
– У них слишком примитивный язык, – отмахивается коллега, игнорируя второй вопрос. – Без стакана и не разберешь. Проще было выучить их всех нормальной речи.
Я хохочу во все горло: мне вдруг представляются археологи далекого будущего, которые обнаружат при раскопках доисторического поселка в Индиане осколки посуды с изображениями эпизодов Троянской войны. Вот бы взглянуть на их лица!
– Что смешного? – интересуется Найтенгельзер.
– Да так…
Присаживаемся на жесткие камни у реки, начинаем беседу.
– Как там война? – спрашивает Кейт.
Он почти избавился от лишнего веса и, кстати, выглядит совершенно здоровым и довольным жизнью. А я ощущаю себя и, должно быть, смотрюсь усталым и угрюмым.
– Смотря какая война. У нас уже новая.
Немногословный, как всегда, Найтенгельзер всего лишь вопросительно поднимает бровь.
Вкратце рассказываю о последних событиях. Кое-какие подробности приходится опускать: уж очень не хочется биться в рыданиях на глазах у старого приятеля-схолиаста. Тот невозмутимо слушает несколько минут, после чего произносит:
– Брешешь ведь.
– Нет, не брешу. Стал бы я такое выдумывать? Смог бы?
– Вообще-то верно, – кивает он. – Никогда не замечал за тобой ни капли воображения.
Морщусь, но не отвечаю.
– Ну и что ты намерен делать? – продолжает товарищ.
Пожимаю плечами:
– Для начала тебя выручу.
Коллега подавляет смешок:
– Послушать твои басни, так из нас двоих помощь нужна вовсе не мне. С какой стати возвращаться в тот мир, который ты здесь живописал?
– Ну… из профессионального любопытства.
– Моим предметом была «Илиада», если помнишь. А ее больше нет. – Он задумчиво потирает щеки. – Неужели это возможно – осадить Олимп?
– Ахиллес и Гектор нашли способ. Знаешь, мне уже пора. Ты со мной? Потому что я вряд ли когда-нибудь вернусь.
Большой Кейт качает головой:
– Я остаюсь.
– Пойми же, – на всякий случай, испугавшись, что английский начал выветриваться из его мозгов, я перехожу на греческий и растягиваю слова. – Тут тоже небезопасно. Дело в этой битве. Если человечество проиграет, то вся Земля…
– Да-да, у меня еще есть уши, – перебивает Найтенгельзер. – Я остаюсь.
Мы встаем. Прикасаюсь к медальону. Рука опускается.
– У тебя появилась женщина, – говорю я.
Схолиаст разводит руками.
– Фокусы с тазером, вибрасом и прочими игрушками произвели впечатление на клан. По крайней мере парни прикинулись изумленными. – Он улыбается в своей собственной, ироничной манере. – Видишь ли, племя очень маленькое, а вокруг на сотни миль ни души. Генетическое болотце, так сказать. Людям срочно требуется прилив свежей ДНК.
– Тогда удачи тебе. – Я вновь берусь за медальон, однако на ум приходит еще один вопрос. – Эй, а где же вибрас? И тазер?
– А все отобрал Патрокл.
Мгновенно озираюсь через плечо, хватаясь за рукоять меча.
– Успокойся, он давно убрался.
– Куда это?
– Вроде бы сказал, что спешит на помощь Ахиллу. Потом спросил, где Илион. Я указал на восток. Герой ушел, и больше мы не встречались.
– Господи. Не удивлюсь, если сейчас наш друг-ахеец переплывает Атлантику.
– С него станется.
Кейт протягивает ладонь, и я трясу ее. Странное, но приятное чувство, ведь я уже многие недели по античному обычаю пожимал только предплечья.
